Один за другим бродяжники спрыгнули с моста, и он медленно ушел под воду. Берег Нави был затянут туманом, и из него виднелись только вершины искривленных деревьев. Не сговариваясь, путники постояли на берегу, молчаливо прощаясь с Чащей и ее Хранительницей. В их душе зрела уверенность, что больше они не увидят этого колдовского места.
Раздался шорох, и спину Итриды продрало чувством опасности. Огневица обернулась, уже сжимая вспотевшими ладонями кинжалы.
Они выходили из леса не спеша, цепочкой растянувшись вдоль берега. Шестеро высоких, будто ломаных, фигур, а за их спинами – мужчина, поигрывающий огнем на ладони. Его короткие седые волосы стояли торчком. Лицо все было в ожогах, а глаза светились огнем – не искрами, как у Болотника, и не золотом, как у Итриды. Огневице хватило одного взгляда на нежданных гостей, чтобы разглядеть родство с тем, кого она видела на подворье «Золотой ладьи».
– Мы вас заждались, – насмешливо бросил колдун и, не дожидаясь ответа, махнул рукой. Птицелюди понеслись вперед молчаливыми смертоносными тенями. Все они были мужчинами и ничуть не походили на совоподобных жительниц Белоозера.
– Что это за твари? – прошептала Бояна, вскидывая лук.
– Опаленные, – медленно проговорила Итрида. – Так называла их Йулла.
Они двигались странно, дергая плечами и изгибая руки, словно на спинах у них висело тяжелое полотно. Если у девушек-птиц из Белоозера перья начинались от носа, то у этих странных тварей лицо было смесью человеческого и птичьего. Покрытые гладкими черными перьями, с клювом, заменившим нос и рот, с белыми полосами, подчеркивающими непроницаемо-черные глаза, они вызывали озноб по коже. Один, тот, что шел крайним слева, открыл клюв и хрипло закричал. Мелькнула красная плоть и загнутый крючком тонкий язык. У птиц зубов не бывает, но у этого существа были мелкие острые треугольники, влажно поблескивающие на свету. Тела нападающих скрывали серые хламиды, не дающие толком их разглядеть. Ростом Опаленные были на голову выше Храбра – самого высокого из бродяжников.
Руки их были почти человеческими, разве что тоже покрыты черными перьями, отливающими синевой и зеленью. Только вместо пальцев оканчивались они длинными когтями, на вид болезненными и облезлыми, покрытыми шелушащейся грубой кожей серого цвета.
– Ну и мерзость, клянусь тьмой Нави и ликом Алте-Анкх, – Даромир поморщился.
Твари побежали прямо на бродяжников, выставив перед собой когти. Они закричали все разом, оглушая и сбивая с ног резкими голосами. Итрида поморщилась: от воплей у нее заныли уши, боль кольцом обняла лоб и затылок и надавила на глаза, отчего мир вокруг подернулся дымкой. Блеснул кинжал, и крайний, тот, что открыл клюв первым, рухнул на песок, бессильно скребя его когтями и булькая. Красная лужа под ним расширялась неохотно: кровь легко впитывалась в рыхлый песок.
Даромир подкинул второй кинжал и перехватил его за лезвие, отводя руку в размахе. Его клинок и стрела Бояны сорвались в полет одновременно. Еще один Опаленный запнулся и упал, кубарем покатившись по берегу и взбивая в воздух клубы пыли. Он замер почти возле ног Итриды, скорчившись как младенец и бессильно зарывшись когтями в песок. Она ткнула его носком сапога и подняла глаза. Стрела Бояны влетела в плечо Опаленного. Он сломал древко на бегу и отбросил его в сторону, не сбившись ни на полшага. Бояна зло цыкнула и спустила разом две стрелы. Их зазубренные наконечники пробили лицо нападавшего с тошнотворным хрустом. Его тело, уже мертвое, сделало еще два шага и упало как подрубленное дерево.
Огненный колдун наблюдал за смертью своих бойцов с холодным интересом. Как будто они были лишь игрушечными болванчиками, чья судьба известна наперед: все они поломаются, просто одни раньше, другие позже. Птицелюди закрывали его собой, и как ни целились бродяжники, их стрелы и ножи неминуемо попали бы в тело, покрытое черными перьями, но не в колдуна. А в следующий миг оставшиеся в живых Опаленные докатились до людей, и лязгнул металл, встретившийся с серыми когтями. На вид болезненные и жалкие, на деле они оказались такими же твердыми, как железо. Храбр принял удар на скрещенные топоры и откинул птицелюда. Тут же рубанул сплеча, рассекая тому шею и грудь. Каленое колдовским огнем Итриды лезвие прошло насквозь, и птицелюд закричал, когда его рука упала на песок. Кровь потекла неудержимо, красная и чуть парящая от прохлады занимающегося утра. Пока тварь оплакивала отрезанное крыло, Храбр новым ударом снес ей голову. Он начал оборачиваться, чтобы прийти на помощь друзьям, но тут его собственная спина вспыхнула огнем. Храбр застонал сквозь зубы, резко обернулся, падая на колени, и в движении располосовал птицелюда до паха. Спина горела, одежда быстро намокала от льющейся крови. Храбр пошатнулся и мотнул головой: перед глазами сгущалась муть. К нему метнулась невысокая темноволосая фигура. По ушам ударил крик очередной гибнущей твари. Фигура обернулась и поддержала пошатнувшегося оборотня, пригнувшись под его тяжестью.
– Ты как? – Храбр опознал голос Бояны и попытался улыбнуться.
– Быстро меня поцарапали…
Краем уха уловив движение, воленец взмахнул топором и застонал от боли, пронзившей его раскаленной стрелой. Но удар Опаленного отбить сумел, а там уж Бояна довершила начатое.
Бояна прижалась спиной к его спине. Храбр покрепче стиснул топоры и прищурился, стараясь не обращать внимания на муть. Птицелюди виднелись ему духами с темным провалом на месте лиц. Но они так же истекали кровью, как простые смертные, и Храбр мотнул головой, смахивая с глаз выбившиеся из-под ремешка волосы.
– Ну подходите, коль жить надоело!
Марий шел сквозь птицелюдов как раскаленный нож сквозь масло. Они не могли приблизиться к нему ближе чем на длину меча, оседая на песок обмякшими грудами тряпок и перьев. Дейвас не оглядывался на бродяжников – не маленькие, сами за себя постоять сумеют. Лишь мельком глянул на Итриду: та выплясывала вокруг самого крупного птицелюда, вырисовывая на нем россыпь мелких порезов, из которых сочилась темная густая кровь. Ее было уже слишком много, чтобы у птицелюда оставались какие-то шансы: тварь двигалась рвано, шипела, но раз за разом промахивалась, когда пыталась дотянуться до девушки.
Не к месту Марий подумал, что она при всей невозможности ее дара почти готовый дейвас. Огнем своим владеет, с оружием тоже дружна, бродяжница, давным-давно забывшая про родительский дом. Понять бы еще, откуда у нее искра. Впрочем, поигрывающий клубком пламени мужчина, к которому дейвас прорезал себе дорогу, вызывал у него тот же вопрос. Дейвасов, как и лаум, было не так много, чтобы Глава Школы не знал каждого из них хотя бы в лицо, если уж не по имени.
Впрочем, Марий знал всех и по имени. Этого, мужчину весен сорока, с угрюмым тяжелым лицом, покрытым многочисленными ожогами, застарелыми и свежими, едва затянувшимися розовой кожей, Болотник видел впервые.
– Кто ты? – крикнул он. Черный меч рассек воздух, одежду и плоть с одинаковой легкостью, и на лицо Мария брызнула россыпь горячих капель. Он смахнул те, что попали на ресницы, и снова глянул на колдуна. Тот ухмыльнулся уголком губ, отчего морщины и ожоги стали глубже, и без слов развел руки, превращая клубок огня в ленту. Потом перехватил эту ленту за край и ударил ею Мария. На лету она вытянулась и истончилась. Дейвас поймал ее в воздухе и крутанул запястьем, наматывая на руку. Но тут же зашипел от боли и стряхнул огненное кольцо. Оттянул край куртки и неверяще уставился на алую полосу, вздувшуюся поперек ладони и обнявшую запястье.
