– Что?.. – Бояна побелела и шагнула к Любаве, прижав руки к груди. – Я ведь не навья, как вы до сих пор этого не поняли?
Черноглазая женщина проворно отступила от Бояны и остановилась, улыбаясь ей из ворот. Бояна попыталась пойти за ней, но словно натолкнулась на стену, не пускающую ее дальше.
– На тебя заклято, – тихо сказала Любава, внимательно наблюдая, как Бояна мечется вдоль незримой преграды, бьется об нее грудью, как лебедь о прутья клетки, плачет и молит впустить ее. – Беляну пропустило, потому что в ней кровь моего сына, а тебе ходу нет. Уходи отсюда. Уходи, пока я не позвала дейвасов и не отдала им тебя.
Бояна замерла, часто и жалко моргая и пытаясь разглядеть свекровь через затянувшие глаза слезы.
– Как вы можете ребенка матери лишать? – прошептала она.
– Какого ребенка? – глянула через плечо Любава. – Навье отродье? Завтра я отдам ее бродячим волхвам, и мы с сыном уедем прочь из этой волости, туда, где сможем начать жизнь сызнова. Не бойся, – опередила она Бояну, изготовившуюся задать вопрос, – Милану больно не будет. Я купила такую настойку, что подчистую всю память о вас уничтожит.
Бояна не верила своим ушам.
– Но ведь вы же любите Беляну, – прошептала она. – Вы же заботились о ней…
– Приучала к себе как дикого звереныша, – усмехнулась Любава. – Чтобы она меня не боялась и доверяла. Чтобы из моих рук приняла все, что мне вздумается ей дать.
– В ней же кровь вашего сына! – отчаянно вскрикнула Бояна и снова ударилась о преграду.
Но Любава лишь дернула плечом, отметая слова женщины.
– Ее давно уже выжгла навья суть. И кстати, не думай, что тебе кто-нибудь придет на помощь. Ты теперь невидима для живых. Убирайся подобру-поздорову и не приближайся больше к людям, навья.
Любава уходила прочь той же улицей, по которой совсем недавно пробежала Беляна. А позади нее билась до крови о преграду ворожбы женщина, снова потерявшая все.
* * *
Я слаба.
Бояна, стиснув голову руками, свернулась клубком прямо в прохладной сухой пыли.
Она кусала губы так сильно, что ее рот быстро наполнился солоновато-ржавым вкусом. Из горла вырвался придушенный всхлип. Бояне хотелось рвануться вперед, вцепиться в красивое ухмыляющееся лицо обманувшей всех Любавы, выцарапать мерзавке глаза… Но на руки и ноги ее словно навесили неподъемные цепи. Эти незримые оковы тянули Бояну к земле и не давали шевельнуться.
Слабачка.
Но ведь там Беляна. Там, за пределами очерченного Любавой круга, ее дочь. Самый родной человек, ничего не подозревающий о том, что еще немного, и наступит утро, которое навсегда сломает ее жизнь. А она, Бояна, ничего не может сделать для своей кровиночки…
Бояна уткнулась лбом в землю и заплакала. Она плакала и кричала попеременно. То бросалась на преграду, то безразлично сидела возле ворот, тупо глядя, как снуют туда-сюда жители. Никто на нее не смотрел, никто не касался. Словно чуя что-то, люди обходили место, где сидела девушка. Бояна поначалу пыталась коснуться кого-нибудь, докричаться, но быстро убедилась, что все бесполезно.
Вечерело, и на чистом небосводе зажглись первые звезды. В лесу, темневшем за полем, заухало. Бояна вяло подумала, что если бы она и вправду была навьей, то пролетела бы по волости гогочущим вихрем, вышибла дверь, подхватила Беляну и унеслась с нею прочь – да хоть бы и в лес. Но она не могла сделать ничего, и возле нее не было никого, кто мог бы заступиться.
– Так-так-так, – прошамкал незнакомый голос. Бояна приоткрыла глаза, но не пошевелилась. – Кто это тут у нас? Живая душа?
Бояна молчала.
Раздались тяжелые шаги, и пахнуло плесенью. Кто-то обошел ее вокруг, задевая полами вонючей хламиды, но Бояне было все равно.
– Болит у тебя славно, сочно болит, вкусно. Отдай мне свою боль, тебе она ни к чему.
Бояна приподняла голову, сквозь спутавшиеся волосы пытаясь разглядеть того, кто сумел ее увидеть. Неопрятная куча тряпья с горящими желтым светом глазами закрывала спиной полную луну, и черт незнакомца было не различить. Но слова что-то дернули в омертвевшей душе, и Бояна медленно села, упираясь руками в землю.
– Я тебе – боль. А ты мне взамен что? – прокаркала она: сорвала горло криком еще до заката.
Существо запрокинуло голову и засмеялось. От этого гулкого смеха, идущего будто из-под земли, кожа Бояны покрылась мурашками. Но ей было все равно, даже если навья заметит ее страх.
Отсмеявшись, существо нагнулось к ней и щелкнуло зубами.
– Ох и наглая ты, душа. Хочешь, чтобы болело? Я-то обойдусь, а вот ты скоро истаешь, тенью станешь, плоти лишишься. Кто-то славно над тобой подшутил. Вот бы встретить его…
– А если я отдам тебе боль, да еще и шутника предложу? – слова сорвались с губ так легко, что Бояна почти испугалась. Тварь помолчала, будто обдумывая ответ. Потом снова щелкнула зубами и покачала головой.
– Всю себя отдашь, тогда помогу.
Бояна, не раздумывая, протянула руку к существу. То схватило ее склизкой лапой, чиркнуло когтем поперек запястья и, наклонившись, быстро слизнуло выступившую кровь. Рану защипало, от нее пошел дым, но Бояна даже не поморщилась. В тело быстро возвращалась жизнь, словно ее манила появившаяся вера в то, что Бояне удастся спасти дочь.
– Что ж, пойдем, – существо сжало руку женщины и дернуло ее за собой. В глазах потемнело на миг, а очнулась Бояна уже внутри волости. Она то ли бежала, то ли летела за навьей, и мимо проносились сонные темные избы, сливаясь в единое пятно. Улучив мгновение, Бояна глянула под ноги и не увидела следов – ни своих, ни своего проводника.
Дверь распахнулась, выбитая их телами. Испуганно подскочили спящие на лавках люди. Любава сонно моргала, заслоняясь от света луны, словно он ее слепил. Бледная Беляна глядела с полатей, прижимая к груди соломенную куколку. Глаза ее были круглые и серебрились, отражая лунный свет. Бояна успокаивающе улыбнулась дочке и сделала знак, чтобы девочка не высовывалась. Беляна растерянно прикусила губу, но попятилась в тень.
– А, так вот кто тут ворожбой балуется, про расплату не узнав! – загудела навья и двинулась к Любаве. Та завизжала и засучила ногами, уползая от приближающейся чуди, пока не уперлась спиной в стену.
– Сгинь! Сгинь, нечисть! Я все верно сделала!
Существо протянуло лапу и сорвало что-то с груди Любавы. Бояна разглядела шнурок с узлом, невзрачный и серый, но Любава взвыла и потянулась за ним с таким отчаянием на лице, словно это была самая ценная ее вещь.
Навья между тем покрутила шнурок, царапая когтем узел.
– Верно-то верно, – прогудела она, – да только науз этот хитрый. И по тому бьет, кто ворожит, и по тому, на кого ворожба направлена. Теперь обе вы связаны, и связь не порушится, покуда одна не умрет. Молчи! – рыкнула тварь на открывшую рот Любаву, – она первая плату предложила. Можешь не прощаться, так пойдем.
