Казимир заморгал и закрыл лицо руками. Между его пальцев хлынула кровь, часть ее попала на одежду Итриды, и она отшатнулась, брезгливо глядя на мужчину, упавшего на колени. Казимир продолжал зажимать лицо и тихо постанывал. Кровь текла у Кожемяки из глаз, носа и ушей, затем хлынула ртом. Весь залитый красным, Казимир плашмя рухнул на траву, дернулся пару раз и затих. Его тело начало съеживаться, становясь все меньше. Что-то зашелестело, раздалось карканье, и из травы, тяжело взмахивая испачканными в крови крыльями, взлетел крупный черный ворон. Птица все быстрее удалялась от скрытой в лесу поляны. Но в нее влетел комок огня размером с кулак, и ворон зашелся диким карканьем, на лету превращаясь в живой костер.
– Да какого демона тут творится! – снова задергался шехх, и Марий лениво махнул рукой в его сторону, заставляя кольцо сжаться. Итрида бросилась к своим бродяжникам, но ее нагнал хриплый голос дейваса:
– Что ж, теперь, когда лишние глаза и уши нам больше не мешают, можем спокойно потолковать.
Глава 16. Черные воды памяти
Впервые Итрида повстречалась с пламенем другого дейваса. Смертельная волна летела к ней, и девушка бросилась бы бежать, если бы не трое бродяжников, закованных в черные кольца. Она успела лишь представить, что этот огонь – тоже зверь, незнакомый и дикий, как пламя налетело на нее и вцепилось в руку.
Острые клыки вгрызались в плоть Итриды, но она, вместо того, чтобы отпихнуть их или отдернуть пострадавшее запястье, лишь нежно гладила огонь, увещевая его ласковыми словами. Он был чужой – и все же чуял в ней нечто, родственное его бушующей сути. Мало-помалу Итрида ощутила, как стоящая дыбом шерсть улеглась, а клыки перестали пытаться прогрызть кожу. Пламя все еще обвивало руку, но уже не грозило выжечь ей сердце.
Мужчина в одежде охотника, стоявший в нескольких шагах от Итриды, наблюдал за ней с легким небрежным интересом. Видно было, что она смогла его удивить, но не испугать и уж тем паче не сбить с красивого лица мерзкую ухмылочку. Пока черный огонь вгрызался в Итриду, она успела рассмотреть его хозяина. Жесткие складки залегли у полных обветренных губ; двухдневная щетина подчеркнула твердый подбородок; глаза были запавшие и усталые, а ночная тьма скрадывала цвет, делая их черными провалами. Неизвестный дейвас стоял прямо, развернув плечи так сильно, что больно было смотреть. Ноги он чуть согнул в коленях для большей устойчивости. Рукава рубашки были закатаны, и Итриде бросились в глаза шрамы и странный темный рисунок, похожий на лес. Несмотря на разгар лета, кожа незнакомца была такой светлой, что чуть светилась в ночной тьме, и Итрида на миг испугалась, что ошиблась, и это навья тварь выползла к их костру попировать. Тут незнакомец дернул за огонь, словно за веревку, и бродяжница, не удержавшись, выругалась, припадая на колено.
Итрида не успела заметить, как черное пламя сменилось холодной сталью, но ее шею обожгло, и она замерла, лихорадочно раздумывая, как поступить.
Дейвас заговорил, и девушку захлестнула злость. Украла… Знал бы ты, глупец, откуда взялся у меня этот проклятый дар!
В груди стало тяжело, дыхание обожгло горло, и Итрида почти рычала, отвечая дейвасу. Разумом она еще понимала, что надо быть повежливей, но пелена безумия, неосторожно сковырнутая незнакомцем, подкралась слишком близко. Не дай Перкунас ей сейчас вспыхнуть, как тогда, после убийства купца Дохи. Этого, с мечом, не жалко. Но Бояна, Даромир и Храбр слишком близко – и не подать сигнала, не броситься, не оттолкнуть туда, где серп Прях не дотянется до нитей их жизни…
Итрида что-то отвечала дейвасу, что-то правильное и разумное, а сама задыхалась от смрада и пепла, застилающего глаза.
– Ты всерьез думаешь, что можешь ставить мне условия? – спросил он даже как-то удивленно. Итрида пыталась дышать глубже. Пыталась дотянуться до черного пламени, которое все еще было рядом, хоть и незримое глазу. Пыталась не утонуть в воспоминаниях.
Но они все равно настигли ее. Снова она стояла на границе леса и маленькой волости, смотрела на жирные клубы дыма, поднимающиеся над крышами, и понимала, что не успела…
Пять весен назад.Беловодье
Итрида пришла в себя, когда на небе уже зажглись первые звезды.
Все ее тело болело и ныло. Она думала, что не сможет даже пошевелиться: так и будет лежать и смотреть в черноту с переливами серебра, пока ее не сожрет какая-нибудь навья тварь. Но кое-как ей все же удалось встать на четвереньки. Переждав приступ дурноты, Итрида медленно разогнулась. Ее повело, и она поспешно оперлась на короб с одеждой. Итрида сначала не поняла, за что уцепилась, присмотрелась – и почувствовала, как ее разбирает смех, больной, нехороший смех кликуши. Но она ничего не смогла с собой поделать. Просто смотрела на короб – такой обычный, такой знакомый, совершенно не изменившийся – и смеялась. Итрида запрокинула голову, давясь смехом и слезами. Вокруг нее был все тот же лес – и он не изменился ни на йоту.
Только от Итриды не осталось ничего. Пустая оболочка, под которой медленно плавали тени, смешиваясь с языками огня.
Итрида медленно, то и дело оступаясь, добрела до ручья и наклонилась над ним. Зачерпывая горстями холодную воду, она медленно омыла лицо, руки, плечи. Почувствовав себя чуть лучше, девушка вошла в воду и долго-долго отмывалась, пока ее зубы не начали выбивать безостановочную дрожь.
Но даже тогда Итриде казалось, что она вся в крови, раздавленной траве и пепле.
Итрида натянула одежду из короба. Пусть вещи были грязные, зато они пахли домом и согрели ее хоть немного. Взгляд Итриды натолкнулся на горстку праха. Ветер уже наполовину разнес его по берегу ручья. Постояв возле него мгновение, Итрида со всей злостью пнула невесомую пыль.
– Надеюсь, по твою душу в Нави соберутся все тамошние твари и будут грызть тебя до скончания веков! – прошипела она зло, вытирая слезы.
Итрида побрела домой. Она ни разу не оглянулась.
Запах дыма девушка почувствовала еще от опушки. Дым был горький, едкий: совсем не такой, какой идет от печной трубы или костра. Несмотря на то, что все тело по-прежнему жестоко страдало, а промеж ног саднило, Итрида заторопилась, то и дело оскальзываясь на мокрой траве. Разрывая ночную темноту, над крышами плясали багровые отсветы, и Итрида не сразу поняла, что это пожар.
Чем ближе она подходила к волости, тем явственней слышала крики, рев скотины, детский плач и испуганное ржание лошадей. Итрида перевела дух – впереди были живые – но тут же заторопилась еще быстрее. На околице она споткнулась, упала, пачкаясь в жидкой, истоптанной десятками ног и копыт грязи. Кое-как встала и побежала дальше. Взглядом Итрида обшаривала дома, и глаза выхватывали то вставшего на дыбы коня, которого двое повисших на узде мужиков пытались вывести из горящей конюшни; то сидящего прямо на земле парнишку, слепо глядящего на бушующий огонь; то рухнувшую в снопе искр балку, пришедшуюся по хребту не успевшему выбежать ребенку. Было тошно, но Итрида не останавливалась. Она бежала в дальний конец волости и не сразу поняла, что вместе с ней подбегают и остальные – кто с кадками, полными воды, кто с лопатой, готовый забрасывать огонь землей, кто просто на ходу стягивал с себя рубахи и свитки, готовясь прихлопывать пламя. Значит, там огонь был самый сильный. Вот только… там же ее дом. Неужто?..
