– Но разве твой отец не готовил тебя в наследницы своего дела?
– Батюшка приказывает, и я подчиняюсь. Он передумал. Решил, что в замужестве от меня больше пользы будет, – ровно ответила Кажена, по-прежнему пряча взгляд. Вся ее живость и искристый смех растаяли, сменившись сжатыми губами и задеревеневшей спиной.
Итрида подняла голову и вдохнула диковинную смесь запахов – дыма и выпечки, конского навоза и людского пота, речной воды, сырого камня и поверх всего – терпкий запах ягодной наливки. Несмотря на странные сочетания, запах не был неприятным. Быть может, потому, что в нем звучал ветер свободы.
За Итриду никто ничего не решал уже давно. Но лишь сейчас она начала понимать, что такая оторванность от рода может быть и благом, а не только проклятием.
– Мы пришли, – прервала ее мысли Кажена. И вправду, они уже какое-то время стояли у резных ворот, сейчас распахнутых настежь, в которые челядинцы заносили многочисленные сундуки и тюки, привезенные Каженой. Сама Кожемяка снова улыбалась и благосклонно кивала взахлеб рассказывающей ей что-то девушке одних с нею лет. Выслушав челядинку, Кажена обернулась к Итриде и повела рукой в сторону видневшегося за воротами терема.
– Добро пожаловать в дом моего батюшки.
Когда Итрида и ее сопровождающие пересекали чистое широкое подворье, раздалось хриплое карканье. На конек терема сел ворон – старый, судя по встрепанным полуседым перьям. Он смотрел прямо на Итриду, приоткрыв клюв и высунув темно-красное жало языка. У Итриды зачесались руки метнуть в него хоть крохотный огонек, и она сжала пальцы, унимая расшалившуюся силу.
– Говорят, воронов использовать стало опасно.
Кажена удивленно обернулась. Помолчала, опустив ресницы, а потом беспечно пожала плечами и улыбнулась:
– Я тоже что-то такое слышала. Но разве не глупо отказываться от проверенных надежных гонцов только потому, что кто-то не сумел управиться со своими птицами?
Итрида сомневалась, что умения отказали разом чуть не в половине городов и волостей Беловодья, но спорить не стала. Кажена повидала куда больше, чем Итрида, и бродяжница верила ее суждениям.
* * *
Итрида закинула на плечо холстину и направилась к бане.
Рябиновая улица располагалась далековато от Ветлуги, но зажиточные горожане могли себе позволить гонять челядинов за водой на реку. Итрида склонила голову, приветствуя жрицу Сауле: высокая худая женщина в простом домотканом платье с зеленой вышивкой у воротника и по подолу кивнула в ответ и осенила Итриду размашистым знаком светлой богини. За служительницей теплым облаком тянулся запах сгоревших трав. По обычаям Беловодья любой, кто вернулся из далекого путешествия, должен был очиститься от навьего духа, который мог прицепиться в пути. Обряд уже совершили, и Итрида с удовольствием задышала глубже, наслаждаясь горьковатой сладостью, впитавшейся в ее волосы. Теперь на очереди была баня. Кажена ходила первой – хоть они с Итридой и преодолели часть пути вместе, никто в здравом уме не оставил был наедине дочь хозяина дома и неизвестную бродяжницу.
Впрочем, Итрида была тому только рада. Усталость, не к месту проснувшаяся тоска по Бояне и Храбру, поутихшая, но никуда не исчезнувшая боль из-за гибели Даромира – все навалилось душным покрывалом, сдавливая грудь и заставляя дышать часто и неглубоко. Огневица рада была помолчать. К тому же, увидь Кажена рисунок на спине Итриды, и расспросов было бы не избежать. У Итриды же не было ни крупицы сил на девичью болтовню.
На порог бани выбралась бабка-банница, на ходу стягивая с волос платок и утирая им раскрасневшееся лицо. Завидев Итриду, старуха хмыкнула и дернула подбородком:
– Припозднилась ты. Темнеет уже, я баню закрываю.
– Анчуток что ли боитесь, панна?
Бабка подбоченилась и цыкнула сквозь дырку в верхних зубах. В растянутых мочках ушей болтались крупные лунницы серег, на вид серебряных – хотя кто бы пожаловал серебряные серьги простой чернавке? Лицо банницы было рыхлое, в складках морщин хитро поблескивали светлые глаза. Платок старуха так и держала скомканным в руке, не торопясь вернуть его обратно на густые седые волосы.
– Чего их бояться, коли мы по правде все делаем? А вот коли сломаем ту правду, от тогда бояться и надо будет. Это только огневики да водяницы ворожбой своей могут защититься, а нам, людям простым, на помощь боги приходят да мудрость народная.
Темнота быстро опускалась на Червен, но улицы в ней не тонули: вои с запасом масла и огнива обходили город и зажигали фонари, похожие на огромных рыжих светляков. Итрида украдкой вздохнула, разглядывая серьги банницы – две половинки луны, украшенные бегущими волками. Конечно, можно было и отступиться. Вот только Итрида знать не знала, что может случиться утром, и упускать возможность освежиться и разок поспать на мягкой кровати не хотела.
– Я заветов нарушать не буду. Ночь еще не наступила: ополоснусь скоренько и выйду. Да и пани Кажена разрешила, – надавила она на старуху. Та потерла подбородок рукой, в которой был зажат платок, задумчиво разглядывая бродяжницу. Наконец надумала что-то и проскрипела:
– Уж не тебя ли наша Лебедушка из своих странствий притащила? Эх и любит она опасные игрушки. С самого детства такая. Вместо мотанок к стрелам да ножам тянулась. Чуть об отцовский меч пальцы не обрезала. Хорошо хоть, пан Кожемяка ее вразумил, пусть и не до конца, раз ты здесь. Ну да ничего, муж доделает то, что отец начал. А ты иди, коль не трусишь. Только я тебе помогать не буду, не обессудь. Не хочу, чтобы меня кипятком ошпарили или березовыми прутами по лицу отстегали.
– За красоту свою волнуетесь? – улыбнулась Итрида.
– А то ж, – серьги банницы зазвенели, словно возвращая насмешку. Старуха задумчиво склонила голову и вдруг быстро подалась вперед, стиснув сухими и на удивление сильными пальцами руку Итриды.
– Ты за свою красу тоже порадей, – зашептала она удивленной бродяжнице. – Как увидишь два кувшина, бери тот, от которого мятой пахнет. Тогда не попортишь ни личика, ни тела белого.
Бродяжница не успела и слова сказать, как бабка выпустила ее и потопала к терему, не сказав ни слова на прощание. Банница хромала на обе ноги и негромко мурлыкала под нос скабрезную песенку, какие только в дрянных корчмах распевают. Итрида лишь покачала головой и толкнула тяжелую дверь, низко наклонившись, чтобы не расшибить лоб о притолоку.
В предбаннике монотонно звенели комары. Пахло раскаленным камнем и смолой. В крохотную комнатушку втиснулись стол и две скамейки; в стены были вбиты деревянные колышки для одежды. На столе стояли вложенная одна в другую две чистые чашки: видать, Кажена чаевничала после мытья. Итрида сбросила холстину на лавку, быстро разделась и нырнула в темное чрево бани.
Низкая лохматая тень порскнула в угол и ощерила мелкие острые зубки, сверкая желтыми глазами. Увидев девушку, тень начала раздуваться, расти, становясь все больше и больше. Она рычала и щелкала зубами; по стенам и потолку поползли кривые полосы темноты. Мягкое тепло подостывшей бани мигом сменилось лютым холодом. Итрида вздрогнула, переступила с ноги на ногу, поджав озябшие пальцы, и вздохнула. Потом позволила огню проступить под кожей, осветив темное нутро бани. Засвистело-заухало, и тень мгновенно уменьшилась, став даже меньше, чем была.
