— Во, глянь, как укусила! — показывал всем руку молодой нагловатый легионер. Два кровавых полукружья на предплечье говорили о том, что у девчонки острые зубы.
Я уселся в свое курульное кресло, которое мне полагалось по рангу. Если честно, я использовал его для целей весьма прозаических — уже два часа помощники квестора записывали на папирусные свитки перечень всего принесенного солдатами — дорогие ткани, деньги, драгоценности, — все особо ценное теперь приносили сюда, во двор. Я велел квестору и его людям пользоваться папирусом. Потому как в такой кутерьме легко было затереть воск и написать цифры по-новому. Несмотря на страшные кары за воровство, соблазн положить несколько золотых в кошелек столь велик, что руки сами по себе хватают золото. Только серебра и золота мы нашли в городе на шестьсот талантов. Не говоря уже о зерне, кораблях (их было семьдесят) и прочем снаряжении.
На площади оставалась добыча попроще — медная посуда, одежда, оружие. В этой суматохе и суете мне, если честно, было не до Венериных услад. Да и вид у меня был совсем не героический — простая туника, стянутая ремнем, перевязь с мечом, обычный военный плащ, а не палудаментум командующего. Разве что обувь была мне по рангу — высокие башмаки командующего, весьма поизносившиеся в походе. Но едва я увидел эту девушку…
Если честно сейчас, спустя много лет, я все еще испытывал сладостное сожаление что отказался в тот день от столь щедрого дара моих солдат.
— Где вы ее нашли? — обратился я к командиру отряда.
— В доме, где держали заложников.
— Разве я не велел взять этот дом под охрану и никого не трогать внутри? — спросил я строго.
— Император, так мы и не трогали. Только вот Тит углядел эту красотку и не смог совладать. Говорит, вот истинный подарок нашему любимому Сципиону. А никто из нас не трогал ее, ни-ни.
— Как звать тебя, красавица? — спросил я девушку.
Я знал, что любая женщина в этом городе готова была лечь в постель со мной, хотя бы потому, что после этого ни один солдат не стал бы претендовать на ее ласки — в такие дни женщины предпочитают принадлежать одному, нежели оказаться добычей целой центурии. И хотя, отправляя солдат на штурм, я призывал их не творить насилие над жителями в домах, и говорил, что портовом городе найдутся сотни женщин, готовых за мелкую монету доставить им радость, я-то понимал, что мало кто из них внял моим словам.
Она выпрямилась и глянула на меня гордо, будто была здесь царицей, а я — жалким просителем у ее ног.
— Я — дочь вождя.
Более она ничего не сказала, но смотрела, не опуская глаз. С каждым мгновением она нравилась мне все больше и больше. Если бы я не был женат, если бы она не была пленницей, если бы… Брать ее в конкубины я сразу счел невозможным.
Тем временем старуха, что недвижно лежала, обнимая ее ноги, зашевелилась, встала на колени и заговорила на греческом. Скорее всего, она и была гречанкой, рабыней, которую привезли сюда много лет назад. Как я теперь разглядел, старухой она еще не стала — годами немногим за сорок, крепкая, сильная и наверняка могла дать отпор какому-нибудь дерзкому парню, если бы тот попытался полезть к ее госпоже. Она говорила о том, что отец этой юной красавицы сговорил ее за кого-то из местных вождей, и Магон даже обещал ее отпустить, если ему пришлют младшего братишку девушки в заложники.
Весть о женихе кольнула мое сердце иглой ревности. Я сам не ожидал, насколько сильно.
— И где же жених? Он в городе? — мне показалось, что голос мой против воли изменился.
Старуха замотала головой: нет.
— И тебе нравится твой жених? — обратился я к девушке.
Она помедлила и кивнула.
— Ну, так пусть пошлют за ним, чтобы приехал и забрал свою нареченную.
Девушка изумленно распахнула глаза. По здешнему обычаю я должен был вернуть ее отцу. И тот бы стал ею снова торговать и оставлять в залог. Она была драгоценностью и одновременно вещью. Пусть уж лучше выйдет замуж, если этот парень ей мил.
Я теперь уже не припомню, как звали ее жениха. В памяти всплывает имя Аллюций, но я не уверен, что того человека звали именно так.
Потом я слышал эту историю, пересказанную на разные лады. Но всякий раз, увы, бедняга Сципион отказывался от восхитительного дара.
* * *
Очень долго, помнится, мои воины спорили с моряками Лелия о том, кому достанется стенной венок. Одни клялись, что полагается он моряку, другие — что центуриону четвертого легиона. Дело дошло чуть ли не до драки. И я не придумал ничего лучшего, как наградить обоих кандидатов, чьи имена отстаивали партии сторонников. Ах, если бы все конфликты можно было уладить так легко.
Перед солдатами я всячески постарался возвеличить заслуги Лелия — похвалив верного друга перед войском и осыпав благодарственными словами, будто драгоценностями. И подарил ему тридцать быков, которые Лелий принес в жертву. Богам достались внутренности на алтарь, а нам — мясистые туши на вертелах. Мясо мы в те дни ели не так уж и часто, обычно на обед стряпали кашу с творогом, так что по такому случаю все обожрались до невозможности.
На другой день я пригласил к себе Магона на обед. Не для того, чтобы его возвысить, но чтобы расспросить о Карфагене, где я никогда не бывал, но намеривался в скором времени быть.
Магону было уже за сорок — смуглый, курчавый, дородный мужчина с массивными золотыми кольцами в ушах. Многие из здешних мужчин такие носили, и я видел среди добычи целую груду похожих колец, многие были в крови от разорванных мочек. Длинная пурпурная туника с рукавами не была даже подпоясана — у карфагенян это не принято, зато поверх были накинуты две широкие полосы материи.
Блюд подавали немного: приготовили пунийскую кашу — из полбы, творога, меда и яиц, следом принесли рыбу, а также ягненка. Я, Гай Лелий и Магон — всего трое на ложах вокруг круглого столика, уставленного яствами.
Я старался быть предельно любезным с этим человеком. Старательно расспрашивал о родном городе, как он устроен, сколько людей в тамошнем сенате, так ли все богаты, как судачат в Риме. И правду ли говорят, что пунийцы приносят в жертву богам человеческие жертвы, убивают мальчиков из знатных родов.
— Кто рассказал тебе столь нелепые байки? — фыркнул Магон. Он говорил по-гречески с сильным акцентом. Латыни он, разумеется, не знал. Да и я понимал на пунийском всего несколько слов. — Когда-то в самом деле бытовал обычай приносить детей в жертву. Но этого давным-давно нет — вместо ребенка на алтарь кладут ягненка. Дух за дух, кровь за кровь, жизнь за жизнь. Жертвователь нарекает ягненка именем мальчика, и тогда жрец режет животине горло. Разве у римлян прежде не было обычая убивать стариков?
— Это стало преданием, есть обычай бросать соломенные чучела в Тибр. Я даже не уверен, что убийства практиковались.
— Себе — оправдание. Нам — оболгание! — пафосно воскликнул Магон. — Карфагеняне детей не убивали на жертвеннике. Это практиковали в Тире, откуда родом наши предки. В тофете мы хороним родившихся до срока детей да еще младенцев, умерших сразу после рождения. Помещаем в урну кости и прах вместе с принесенным в жертву животным, ягненком или козленком. Дух таких детей еще не окреп в нашем мире, и, чтобы он не заплутал и не остался здесь навсегда, мы даем ему провожатых.
