И опять – галдеж, суматоха, движение товара. К звуку гармошки присоединяется задорный голос, рассыпающий частушки. Ярмарка!
– Попался, аспид! – торжествующе кричит дородная тетка в цветастом платье и ярком платке, хватая умело шарящую в ее сумке тонкую руку.
– Отпусти, – зло шипит чернявый худосочный мальчишка с пронзительными, темными, как омуты, глазами. По виду ему лет пятнадцать.
– Да ща! – Хватка у тетки не по-женски сильная, стальная, вырваться никакой возможности нет.
– Отпусти, хуже будет, – яростно шипит воришка.
– А вот я тебя… – недобро произносит женщина и набирает воздуха, чтобы заорать во весь голос.
И тут пацан свободной рукой бьет ее в живот. А в руке зажат финский нож. Потом еще один удар.
Женщина отпускает мальчишку. Хватается за живот обеими руками и тяжело оседает на землю. Как-то удивленно и не слишком громко, будто отмечая постороннее событие, восклицает:
– Зарезал, ирод!
Мальчишка, как испуганный зверек, кидается опрометью прочь. Начинает метаться между мясными, молочными и рыбными торговыми рядами, которые теперь кажутся ему бесконечным лабиринтом.
Над рынком несется трубный рев:
– Убили!.. Держи вора!
И рынок, как гигант, пытающийся раздавить скачущую по нему вшу, тыкает в беглеца пальцем.
Кто-то бросается парню наперерез. Кто-то пытается подставить ногу. Кто-то мчится за ним, наступая на пятки.
Дикий страх заставляет воришку демонстрировать чудеса ловкости. Он перепрыгивает через прилавки. Уворачивается от людей. Проскакивает под лавкой. Прыгает, перепрыгивает, несется зигзагом, как заяц.
И, когда впереди уже маячит выход и спасение, получает тяжелый удар в спину. Растягивается на пыльной земле. Шипит от боли в разодранных коленях.
Но это разве боль? Что такое настоящая боль, карманный воришка понимает, когда на него начинают сыпаться тяжелые удары. Народ вымещает на нем свою злость и страх перед ворьем и прочей непотребной сволочью, отыгрывается за прошлые обиды.
В голове мальчишки мелькает отстраненная и очень взрослая мысль: вроде и советской власти уже больше двадцати лет, а крестьяне все те же – воров, убийц и конокрадов предпочитают всем миром забивать на месте до смерти. Так оно надежнее, да и урок хороший другим.
А еще пришло осознание, как же быстро, бестолково и позорно заканчивается жизнь. И от этого он взвыл волком из последних сил.
И тут поверх гвалта и ругани пронеслась длинная трель милицейского свистка. И где-то в отдалении, в другом мире, находящемся будто за стеклом, прозвучало:
– Граждане, разойдитесь! Не устраивайте самосуд!
Это был 1939 год. Именно тогда Михай Арапу, 1923 года рождения, цыган, лицо без гражданства, попался в руки правосудия в первый раз.
Советская власть в те годы к обычной уголовной рвани испытывала нездоровое снисхождение. Имела место концепция, что вся преступность – это наследие царизма и пережитки старого мира. Поэтому вора, убийцу и негодяя вполне можно перековать в честного труженика, доброго гражданина своей страны. Да Михай к тому же еще восемнадцатилетнего рубежа не достиг, когда ответственность наступает по полной. То есть являл собой чистый лист, на котором можно записать что угодно, в том числе верность государству рабочих и крестьян и стремление к ударному труду. Так что получил он тогда всего восемь лет за убийство торговки. Народ, прознав про такое, заворчал:
– Жалко, на месте этого гаденыша не затоптали. Воздух стал бы чище…
Это был единственный раз, когда Михай фигурировал в судебных материалах.
Впрочем, сидеть ему долго не пришлось. В марте 1941 года он сбежал во время этапа в Сибирь. С товарищами цыганами разобрали в теплушке пол и спрыгнули прямо на пути. Двоих зашибло и раздавило колесами, а Михай выжил. Следы его затерялись на просторах страны.
В оперативных материалах время от времени возникал чрезвычайно дерзкий и волевой, при этом совсем молодой цыган, значащийся под разными кличками – Лихо, Добрый. С воровским миром он контактировал, но вместе с тем держался немного в стороне.
В Калининской области в 1945 году ограбили военный склад с убийством часового. Преступники вывезли на машине кучу имущества. Верховодил там Михай. При этом в глаза бросалось его необычное хладнокровие и крайняя свирепость. Один бандит все время дергался, егозил. Когда налетчики убили часового, нервного бандита трясло, зуб на зуб не попадал. Михай на глазах у всех застрелил его со словами:
– Слишком нервный. Выдаст.
Почти всю шайку тогда поймали и после недолгого следствия пустили в расход. Но Михая так и не взяли.
Позже еще не раз возникал в самых горячих делах некто, похожий на беглого цыгана. Его подельники садились. Гибли. А этот, скользкий, верткий и опасливый, всегда уходил.
– То есть он пятнадцать лет безнаказанно грабит и убивает! – возмутился Васин, выслушав перечень бандитских подвигов. – И где тогда вся наша милиция и прокуратура? Как нам в глаза людям смотреть?
– Ох, товарищ Васин, – улыбнулся Апухтин. – И не такое еще бывает. Помню, вел я в 1936 году одно дело. Десять лет банда Бекетова уничтожала и грабила крестьян, которые выезжали из деревень на заработки. Порой убивали целыми семьями, ни детей, ни старых, ни малых не щадили. Под видом найма на работу преступники знакомились с сельчанами на станциях, вывозили их в лес и кончали. А потом женам от имени замученных слали телеграммы: «Добрался. Обустроился. Собирай все деньги и приезжай». Встречали на вокзале семьи с детьми. Вывозили в лес и тоже убивали. Пятьсот человек на тот свет отправили.
– Сколько, сколько?! – изумился Васин.
– Пятьсот. А может, и больше. И мы столько лет не могли связать совершенные в разных областях убийства воедино и понять, что действует одна шайка. А когда поняли, вычислить ее было делом техники.
– Удивительно, – покачал головой Васин.
– С того времени, где бы я ни работал, всегда ищу аналогичные преступления. Вычисляю серии. Вот и по Копачу так же. А когда вычислил, считай, песенка этих нелюдей спета.
– Пока еще не спета, – возразил Васин. – Где его искать? Как птица вольная – нигде гнезда не вьет.
– Ой, ладно, практикант, – махнул рукой Ломов. – У своих цыган он хоронится. Их и в подельники берет. Теперь мы знаем, у каких именно цыган.
– Село Боржавское. Закарпатье, – протянул задумчиво Апухтин, поглаживая бумажку. – Во время войны цыгане с тех мест бросились врассыпную. Правда, не все успели. Работал я с ними тогда по некоторым делам. Они рассказывали, что у них сперва настроения были – мол, немцы придут – цыганам даже лучше будет. В Германии частная собственность, в колхозы никто не загоняет, а значит, есть что спереть. Так воровать легче.
– Дураки, – сказал Васин.
