Сигнал о приближении бронеавтомобиля должны подать главари. К ним этот сигнал прилетит от пары, курсирующей чуть подальше, – на пересечении Дурова и Самарской.
«Вон они, два бывалых блатных из банды Деда Сафрона – Женя Тульский и Червонец. Женька – удалой красавец, за словом в карман не лезет и в картишки неплохо мечет. Червонец побледнее будет, особливо на фоне Женьки».
Минутой ранее Валька приметил другую пару, дежурившую в Волконском переулке. Но ближе всех оказалась афишная тумба, торчавшая разноцветным грибом на изгибе Самотечного проезда. Ежели мерить напрямки через бульварные клумбы и газоны, то до нее не более сотни шагов.
За тумбой виднелись три фигуры: вездесущий и ненавистный Лавр с простреленным ухом; сутулый новичок, которого Валька еще не запомнил по имени, и пленный тихарь, захваченный при налете на военкомат.
Тихарь не простой, особенный. Неплохо стреляет и отчаянно смелый – свалил двух корешей и едва не сделал ноги. Теперь стоит, связанный по рукам, и ждет своей смерти. Недолго ему осталось…
Бросив на асфальт бычок, Неукладов снова посмотрел на липовую аллею. Главари размеренно вышагивали вдоль пустых лавочек.
Валька подхватил чемоданчик и поплелся вверх по Самотечной…
«Сколько еще ждать этот проклятый броневик? – пинал он от нечего делать попадавшиеся под ноги окурки. – Сделать уж поскорее дело и валить отсюда на загородную хату. Там хорошо, спокойно. Пить-есть дают всласть, можно отоспаться на перине и пуховой подушке. Правда, частенько отправляют в услужение деду Митричу. А он заставляет носить воду из колодца, драить полы в комнатах или рубить дровишки для бани. Но разве это высокая плата за вольготное житие в укромном месте?..»
Ошиваясь в своем квартале, Валька беспрестанно бросал взгляды на Деда Сафрона. Точнее, на его фуражку. Условным знаком будет, когда она перекочует с головы в руку.
Пока что фуражка оставалась на голове, точно приклеенная…
* * *
Прихрамывая в сторону Самотечной улицы со связанными руками, Васильков думал о том, как бы врезать с разворота Лавру в зубы. Сделать это было несложно. Но смущал Кашевар, шедший по другую сторону и не вынимавший правой руки из кармана, где определенно лежал ствол. Александр был уверен, что завалит Лавра, а вот насчет Кашевара сомневался. Может и не поспеть – двумя связанными руками особо не помашешь.
– Шире шаг, легавый! – дернул его за руку родственник Сафрона. И, оскалив блестящие фиксы, показал свободное запястье: – Видал, мусорок? Часики твои теперь у меня! Тебе-то они больше не пригодятся. Так-то!..
Демонстрация не произвела ожидаемого эффекта. Наручные часы, конечно, были неплохие, но к их наличию Васильков относился спокойно. Сегодня они есть, завтра нет. За одну только войну пришлось поменять штук пять или шесть. Одни приказали долго жить после вынужденного купания в зимней реке. Вторые подарил старшине Петренко, когда дивизионное начальство обделило того заслуженной наградой. Двое часов потерял, уходя с «языком» от немцев. Еще одни, трофейные, разбил в рукопашной.
Финт не удался. От досады Лаврушка плюнул на ходу сквозь зубы, с полсотни метров шел молча, потом вдруг о чем-то вспомнил и полез в карман. Пошерудив там, выудил сложенную вчетверо пожелтевшую бумажку.
Сашка обомлел: «Это же листок Юрки Белого с древней молитвой на старославянском языке!»
И тут Лавр просиял, смекнув, что пленнику эта вещица не безразлична. Злорадно посмеиваясь, он выдавил:
– Что, легавый, остался без заветной молитвы? Думал, я не догадаюсь, что написано на листочке? Догадался. Не глупее тебя. В Глотовом переулке она тебя уберегла, а теперь все, тю-тю!
С этими словами он демонстративно скомкал листок и швырнул его на асфальт…
Пройдя переулками, они вышли к зеленому бульвару. По его извилистым аллеям добрались до афишной тумбы. Остановились. Лавр проверил веревку на руках пленника и стал по одну сторону. Кашевар расположился по другую.
Вокруг было уютно, спокойно и тихо: асфальтовые дорожки с удобными лавочками, газоны, деревья, ровные кусты. В ветвях деревьев щебечут птицы. И, как назло, ни души. Только вдали на одной из лавочек Александр приметил пожилую пару, отдыхавшую под сенью лип.
Крутить головой и смотреть по сторонам не давал противный юнец. Чуть что, сразу сжимал ладонью локоть или дергал за рукав. Майору пришлось делать вид, что он рассматривает обклеенную афишами тумбу.
Чего на ней только не было. Афиши на круглые бока, вероятно, клеились очень давно, и слой бумаги стал довольно толстым. Слева, на самом верху, висела простенькая афиша, объявлявшая о гастролях Читинского областного драмтеатра. Взыскательной московской публике предлагалось посмотреть спектакли «На бойком месте», «Так и будет», «Маскарад»… Рядом красовался цветной плакат «С Победой!». А под ним афиша нового художественного фильма Тбилисской киностудии «Золотая тропа». Васильков беззвучно вздохнул: «Обязательно сходим с супругой на этот фильм».
Он все чаще косился на Кашевара, пытаясь понять его настроение. Вблизи тот оказался старше, потемневшее от солнца лицо было испещрено мелкими морщинами и такими же мелкими шрамами. Десятки шрамов! Видать, на фронте он был танкистом.
Сашка встречал по госпиталям танкистов с такими обезображенными лицами. Подобное случалось, если снаряд ударял по броне, но не пробивал ее. От жуткого по силе удара танковая броня деформировалась, изрыгая во внутреннее пространство сотни крохотных частиц-осколков. Бывало, члены экипажа погибали, но чаще лишались глаз или оставались с обезображенными лицами.
Кашевар глядел куда-то в сторону или опускал глаза вниз, не желая встречаться с пленником взглядом.
* * *
Шедшие навстречу две пожилые женщины остановились, поглазели на вывеску и юркнули в галантерейный магазин. На весь квартал – от Делегатской до Волконского переулка – магазин был единственным местом, где теплилась жизнь и происходило какое-то движение. Удивительно, но даже сегодня, в хорошую погоду, прохожих на Самотечной и на аллеях бульвара было немного.
Семечки в кармане заканчивались. Сначала Валька подивился, как быстро их не стало, но потом дошло, что он уже в третий раз проходит мимо галантерейного магазина. Три раза смотался туда-обратно и не заметил.
Зато заметил, что ладони высохли, а волнение поутихло.
«Видать, привык. Оно и вправду, чего трястись? – поглядел он в сторону бульвара. – Вон мои старшие кореша, им хоть бы хны. Базарят о марухах
[62], о погоде, словно не будет сейчас нападения на броневик, не будет перестрелки…»
Наблюдая за главарями, оголец вдруг поймал себя на мысли, что ощущает себя гораздо увереннее, чем раньше. От старой банды Беспалого почти никого не осталось, а пребывание в ней запомнилось разве что первыми впечатлениями. Ведь он начинал в ней свои блатные похождения. Впечатления от Сафроновского хоровода были куда сильнее, и если бы сегодня ему предложили выбрать главаря, Валька без раздумий отдал бы свой голос за Деда.
