Добрая стрельба это уж точно в сто раз легче. Чем просто сидеть и ждать, держа ее за руку. И просто молиться, шепча ей какие-то слова, чтоб из тьмы вырвать. Когда от тебя ни хрена не зависит. И ты чувствуешь себя пылинкой. Ничтожной пылинкой, сколько бы денег и власти у тебя не было. Перед этим бледным безжизненным лицом. Перед еле слышным ее дыханием и руками. Что повисли в твоих. Как безжизненные плети. Это херня.
Но это и сигнал.
Сигнал. Что если сейчас не сумеем остановить, не задушим, то эта войнушка нам еще оазисом покажется. Курортом расслабленным. Практически разминкой.
— Ты как, брат? — наклоняюсь, пытаясь высмотреть в темноте палатки Армана.
— Я? — слышу, как отхлебывает из фляги. И явно не воду. — Чего я? Я-то в порядке. Это на случай. Если ты восстал из мертвых. Чтобы обо мне позаботится. Ну, там, на ранку подуть, чтобы не болело. Или даже не знаю, чего. Член подержать, а то я немощный и сам штаны себе все обоссу! Ты бы сразу сказал, Бадрид, что сдох и гниешь там. Воняешь себе в склепе, который мы домом твоим считать привыкли. Мы б тебя не ждали. Раньше бы разруливать начали. Или что на пенсию вышел и к делам больше отношения н имеешь. Или, блядь. Правду. Что сперма у тебя в голове вместо мозгов кипит. Так и плещется там, в голове. И ни хера ни о чем, кроме своей спермы, ты думать не способен. Инвалид, блядь. С членом вместо головы и всего остального. Вот так было бы честно. Да, брат? Ты же у нас всегда за нее. За честность. Так какого хрена?
— Заткнись.
Еле сдерживаюсь. Чтоб рука не взметнулась. Чтоб не захерачить.
Брат. И все-таки ранен. Я же не последнее чмо. Чтоб на раненого руку поднимать.
Только сжимаю челюсти сильнее. Выхватываю из его рук флягу, глотая обжигающий виски.
— А с чего вдруг? Я сказал слово неправды?
— Иногда такие правдорубы, Арман. Остаются без языка. И без ног. И без всего остального, что тебе больше не понадобится для того, чтобы наплодить потомство. Потому что на хрен кому-то нужен инвалид?
— Знаешь, Бадрид. Если бы ты не был моим братом, я бы тебе яйца бы оторвал. А то тебе, я смотрю, через член все мозги высосали. И главное, — кто? Что?
— Заткнись. Арман.
Вот правда. Теперь не посмотрю, что брат. Заткну кулаком челюсть. В крошево. Если он таки сейчас словами перейдет ту самую черту…
— Эй. Нам не между собой воевать надо, — Давид вклинивается между нами. Вырывает флягу из моей сжатой руки. Делает огромный глоток.
— Разрулим вначале. А после деритесь хоть поубивайтесь. Мне вся империя достанется. А вас, калек несчастных. Я так и быть. Потом сторожами у себя где-то на конюшнях пристрою. Если потянете, конечно. Но сейчас не до того.
— А малец вырос, — хмыкает Арман, отбирая у него флягу. — Это мое. Между прочим. Мне, как раненому положено. Вырос. И вот запомни, Давид. Не членом надо в этой жизни думать. А головой. Ясной и холодной головой. О члене твои шлюхи думать должны. Обрабатывать. Чтобы голова ясная оставалась. А не наоборот.
Скриплю зубами. Но разворачиваюсь и выхожу из палатки.
Давид прав.
Потом. Все потом. Другие сейчас задачи. Посрочнее.
51 Глава 51
* * *
Я не должен был возвращаться. Но мы почти справились. Почти закончили.
Арман, даже раненый. Никого не стал слушать. Остался.
А я, как дурак самый больной, вскочил в вертолет.
К ней.
Все время к ней.
Пули свистят. А мне каждую минуту кажется, что я сдыхаю. Пока ее не вижу. Запаха ее не чувствую. Голоса не слышу.
И что с ней обязательно случиться что-то. Страшное. А меня рядом нет и защитить некому.
И от этого все внутри переворачивается. Внутренности сжимает.
Не мог остаться. Да и братья дальше справятся. Если что, вернусь. Но мне… Мне хоть на пару минут ее увидеть. Прикоснуться. В волосы ее лицом зарыться. Мне хватит. Всего минуты. Всего одной.
* * *
Спит уже, когда я почти врываюсь в ее спальню.
Теплая. Разнеженная. Такая нежная. Такая невыносимо любимая.
И я замираю, как последний идиот.
Смотрю, как слегка шевелится во сне.
Как приоткрываются сочные губы.
Любуюсь румянцем на ее щеках.
Игрой луны, бликами играющей в густых локонах.
Да. Я одержим. Я сошел с ума.
Одержим ей одной, этой маленькой женщиной.
И прежде я бы сам считал себя безумным. Сумасшедшим. Хуже наркомана, которого надо лечить.
Но теперь я знаю другую правду.
Знаю. Знаю наверняка.
Что только вот такой безумец. Только он и может быть живым.
Все остальные просто ходячие трупы по сравнению со мной теперешним. Я сам. В прошлом. До нее. Просто ходячий труп. Оружие. Компьютер. Что угодно. Но только не человек. Который чувствует себя по-настоящему живым! Который и живет по-настоящему!
Медленно подхожу к ней.
Как к святыне.
Даже воздух, кажется, сгущается там, где она. Моя Мари.
Рвано колотится сердце.
Скидываю пропахшую гарью одежду, отшвыривая в сторону. Жалея, что не сделал этого раньше. До того, как вошел к ней.
От этого. От этого я тоже должен ее уберечь! От всего, что за границей нашего маленького мира. Нашего. Но есть ли он у нас?
Укладываюсь рядом. Глаза закатываются от наслаждения ее близостью. От ее дыхания. Тепла кожи. Того, как она иногда рвано вдыхает с силой и дергается.
Что тебе снится? Что ты видишь там, за гранью мне позволеного для входа, Мари?
Обхватываю рукой, но она дергается. Отстраняется. Даже во сне.
Сжимается калачиком на постели.
А меня бьет. Словно кнутом лупит. От меня? От меня шарахается? Сбегает даже во сне? На подсознательном уровне?
Пытаюсь погладить. Смягчить. Успокоить. Будить не хочу.
Но отшатывается. Сжимается.
А я орать готов.
Потому что глупо. Бессмысленно. Абсурдно.
Но я точно знаю. Что дергается именно от меня. От меня сбежать хочет. Даже вот так. Инстинктивно.
И тогда. Тогда тоже сбежать хотела!
Скриплю зубами. Отрываясь от нее. Но поднимаюсь.
Этот вопрос оставил на потом. Не до того было. Но сейчас, похоже самое время.
Ухожу в свой кабинет. Так и не подобрав смердящую смертью и гарью одежду. Просматриваю камеры.
С того самого дня. С самого начала. С той роковой минуты, когда Мари переступила порог этого дома.
