— Я не узнаю тебя Бадрид, — Арман качает головой и снова тянется за виски. — Ты мне сломал руку. Безжалостно. Молча. И без эмоций. Когда в двенадцать лет я просто взял то, что принадлежало тебе. Поиграть.
— Украл, — напоминаю, прикрывая веки. — Каждый должен помнить о том, что на чужое посягать нельзя. Этот урок дался тебе на всю жизнь, Арман.
— А сейчас? Сейчас разве на твое не посягнули? Бадрид! Объясни нам! Как? Как и почему ты их отпустил?
— Ты не прав, брат, — Давид ухмыляется, глядя на сжимающего кулаки и челюсти Армана.
— Бадрид из нас всех самый выдержанный. Самый мудрый. Это мы с тобой полетели бы палить и крушить все без разбора. Да. Но наш старший брат не такой. Я уверен. Ты же наверняка все продумал, да, Бадрид? Сделал вид, что отпустил. Дал надежду. Возможность этим подонкам вдохнуть воздуха. Поверить, что эта мерзость им обошлась! Нет! Только поверить! Что. Можно. Плюнуть. Багировым. В лица. А после совершенно спокойно уйти! Это надо быть совсем отчаянным идиотом. С отбитыми напрочь мозгами. Конечно, ты так просто их не отпустишь. Наверняка ты задумал страшную. Лютую месть. И тем она будет для них страшнее, что Булатовы уверены, что ты сохранил им их поганые мерзкие жизни!
— Да, брат, — кивает и Арман, делая глубокий долгий глоток.
— Ну, вот в такое я еще могу поверить, потому что… Потому что реально, все в шоке. Все. Я за нас с Давидом молчу. Мы знаем, почему так вышло и в полном ахуе. Но остальные. Да все семьи сейчас выжидают. Ждут, как ты поступишь дальше. Все. Хоть и не знают причин, но всем понятно. Чтобы ты отказался от этой свадьбы, должно было быть страшное преступление с их стороны! Так что выжидаются все. Твоего ответного, настоящего удара. И мы, Бадрид, выжидаем его больше всех.
— Но скажи, — теперь уже и Давид тянется к бутылке.
— Понимаю. Ты наверняка придумал очень жесткую месть. Но! На хрена! Ты. В свой дом! В собственный, мать твою! Взял эту девчонку? Дочь поганого отродья не должна собой марать даже воздух, которым мы дышим!
— Нет. Я понимаю. Женщин после такого надо пускать в разнос. Всех. И мать непутевую, и младшую дочь и уж тем более эту суку. Это же не женщины. Это, блядь, дно такое, которое даже в «Энигме» продавать клиентам, как игрушки, непристойно. Охране отдать. Привселюдно чтоб драли. На глазах у всех. Прямо во дворе. Да хоть отморозкам потом отдать. Самым голодным уголовникам. Или извращенцам из тех, что любят по последнего издыхания трахать, играя в свои больные игры. Алексу! Эту дрянь! В первую очередь! И даже, на хрен, их конченного отца! Но отпустить, а младшую дрянь оставить в доме! Что ты задумал, брат? Реально. При всей фантазии. Я не понимаю!
— Даже если она сидит у тебя в собачьей будке и наручниках и жрет с земли, — хмуро кивает Арман. — Я тоже понять не могу. На хрена. Эта шваль. В твоем доме.
— Я. Не собираюсь. Давать отчет. Никому в этой ситуации.
Сжимаю руки в замок.
— Ты что, брат? Какой отчет? Мы же не за этим! Мы семья! И просто пришли тебя поддержать!
Арман, как всегда, начинает психовать. Похож. Похож на брата-близнеца. Тот тоже всегда вскипал, как спичка. До пара из ушей.
Так и ушел из семьи. На своих психах. С раздувающимися от дыма ноздрями.
Но я знаю.
Импульс и эмоции — самое дно. Наворотить можно таких дров, каких потом могильщик не растащит с твоего тела.
Никак не вытравил в брате эти его порывы. Вон и сейчас. Он уже готов крушить все вокруг. Даже кулаки сжатые дрожат. И ноздри раздуваются.
— Понимаю, — протираю пальцами виски. — Все понимаю, братья. Но сейчас мне хотелось бы остаться одному. Это личное дело. И только мне его решать.
— Конечно, брат.
Оба понимают. Поднимаются. Арман таки захватывает со стола бутылку, прикладываясь к ней уже на ходу.
— Конечно. Но мы ждем. Ждем твоего решения и твоей расправы. Оооооо, я даже представить не могу, какой она будет страшной!
— Надеюсь, в этот раз ты не решишь справляться со всем сам! — кивает Давид. — В таком у меня даже пальцы горят поучаствовать! И есть идеи! Но план, конечно, твой!
— Мы ждем, брат! Ждем, когда все по-настоящему начнется!
Братья выходят, громко хлопнув дверью.
Дьявол!
Челюсти хрустят до крошева зубов.
Сам не замечаю, как в руке лопает стакан, а кулак жестко опускается на стол.
Твою мать!
Слабость.
Слабость, это трещина, которая разрушит на хрен человека изнутри.
Один. Один единственный раз ты допустишь слабость и можешь себя закапывать. Сам.
Откидываюсь в глубокое кресло, тяжело протирая виски.
Я и слабость. Это несовместимо. Никогда. Никогда я не давал трещин и слабинок!
Прикрываю глаза, глотая уже по-плебейски. Из горла. Как Арман.
Блядь.
И все равно.
Она перед глазами.
Такая, какой увидел в первый раз.
В этой, блядь, солнечной дымке света.
И дергает.
Снова дергает, сука, в сердце.
Рвано. Резко. Жестко.
Так, как будто руками она его держит и на себя тянет.
Губами своими. Нежными. Розовыми.
Глазами огромными черными распахнутыми. Как два черных солнца. Как, блядь, два алмаза черных.
Улыбкой своей невесомой. Запахом. Каждым изгибом тела. Каждым движением.
И закипает.
Внутри все просто закипает.
Кровь дымиться так, что все тело начинает реветь.
Закипает бешенной. Безумной. Отчаянной яростью.
Сметая на хрен все мое хладнокровие.
Слабость.
Я и слабость это несовместимо!
От девчонки надо избавляться.
Удивительно, как я вообще выслушал ее просьбу.
И даже сумел прикоснуться. После всего.
15 Глава 15
* * *
Мари.
Я просто сижу, как птица в клетке.
Поначалу металась и вздрагивала от каждого звука. От каждого шороха.
Дергалась.
Боялась, что войдет Бадрид.
Даже не знаю, чего боялась больше.
Того, что просто появится.
Полыхнет своими мрачными, злыми, прожигающими яростью и ненавистью глазами.
Снова дернет на себя. Заставит обслуживать.
Заглатывать его член или раздвигать перед ним ноги.
Льда его черного, страшного в глазах. Злобы его. Того, с какой силой меня брал.
