— Можете хоть вывернуть меня наизнанку — не знаю. Отбыла в неизвестном направлении и не могу сказать, что осуждаю ее. Почему бы и нет? Кому какое дело?
— Мне. Я не могу выбросить из головы эти чертовы часы, и поэтому меня интересует, где она.
— Все это ложь, вы же знаете, что она…
— Вам не удалось опровергнуть все, что известно об алиби Хантера? — перебил Моретти. У него закралось подозрение, что Дрейпер — просто-напросто осел.
— Нет, медицинская сестра предана ему бесконечно. Я хочу сказать, мы, собственно, не потрошили ее по-настоящему, но она убедительна и заслуживает доверия…
— Да, точно так же, как доктор Кристиан Хантер.
— Слушайте, вполне возможно, что это несчастный случай, а шофер испугался и сбежал, поняв, что попал в переплет.
— Знаете что, Дрейпер? — сказал Моретти, поворачиваясь, чтобы выглянуть из грязного окна. — Ужасно неприятное ощущение, когда начинаешь думать, что в чем-то ошибался, что о ком-то неверно судил, особенно если был уверен в своей правоте и с пеной у рта ее доказывал. Направьте все усилия на то, чтобы разыскать Элизабет Карлтон, пошлите своих шпиков. Мне надо с ней потолковать.
Дрейпер наблюдал, как этот надутый индюк Моретти выходит из офиса. Должно быть, он впадает в маразм.
— Ты уверен, что хочешь этого, Джонатан? В голосе ее звучала нервозность, он обнял и прижал ее к себе.
— Да. А как ты, Лиззи? Она ткнула его в живот:
— Все-таки это ужасное имя.
— Ну, давай попробуем образовать что-нибудь другое — например, Лизет — Лизон — Лизун или Лизунья и даже такое слово, как “лизоблюд”.
— И все же мы так мало знаем друг друга.
— Для меня достаточно того, что я могу в пять минут привести тебя к одному знаменателю.
— Джонатан, я серьезно, ведь это на всю жизнь!
— Боже мой! Ты, конечно, права! Кстати, а где мы будем жить?
Элизабет подумала, что ему уже надоела ее нерешительность. “Выйти замуж! Все смешалось, все запуталось!” И она знала, знала, что с Кристианом Хантером ей не удастся распроститься так просто, что он не исчезнет. О нет, он был где-то поблизости, выжидал.
— Ты готова, любовь моя? Судья Коламбус к вашим услугам. Он ждет.
Она посмотрела ему в лицо, увидела в нем понимание и нежность и медленно кивнула.
Миссис Эверет провела их в комнату судьи. В черной мантии он выглядел прямо как епископ.
Внезапно Элизабет схватила Джонатана за руку и тряхнула ее.
— Послушай, — сказала она спокойно, насколько ей это удалось. — Если мы поженимся, ты окажешься под ударом, как и я. Я не могу этого допустить. Слишком опасно. Кристиан Хантер не забудет, я знаю!
Он должен был позволить ей уйти, бежать одной.
Ее рука была влажна, а ногти впились в его ладонь.
— Ты готова?
— Подумай как следует, Джонатан!
— Значит, не готова. — Он вздохнул и подождал несколько минут.
— Мистер Харли?
Миссис Эверет не нравилось это промедление. Судья Коламбус занятой человек, а эти двое пребывали в каком-то оцепенении. В конце концов они взрослые — не дети.
— Минутку, — сказал спокойно Джонатан. — Моя невеста никак не может решить вопрос о своих денежных вкладах.
— Я положу этому конец, черт возьми! Перестань обращаться со мной покровительственно. Я не дурочка, а ты не супермен.
— Давай поженимся, Элизабет. Сейчас же. Он провел ладонями по ее рукам — вверх и вниз, слегка массируя.
— Послушай меня, я уже попал под прицел. Если Хантер охотится за тобой, он скоро узнает обо мне. Этот человек безумен. Разве ты не видишь, поженимся мы или не поженимся, что это уже не имеет значения? Мы не можем, — сказал он с расстановкой, глядя ей прямо в глаза, — мы не можем позволить диктовать нам правила игры и управлять нашей жизнью.
Элизабет почувствовала, что на глаза ей навернулись слезы. Она шмыгнула носом.
Джонатан притянул ее к себе.
— Я тоже напуган. Но я не хочу дрожать от страха в одиночестве.
Прижавшись к его плечу, она выругалась сквозь зубы, но достаточно громко, и Джонатан улыбнулся. Выражение лица миссис Эверет не изменилось, поэтому Джонатан решил, что она не слышала.
— О, черт бы тебя побрал, ладно, я согласна!
Через пятнадцать минут Джонатан и Элизабет Харли вышли из здания суда в Ньюкасле. Ни миссис Эверет, ни судья Коламбус не узнали Элизабет. Она благодарила Бога за это небольшое везение. Весь день Джонатан опасался, что газетчикам станет известно об их браке, но, когда это случилось, никто их не беспокоил.
Джонатан чувствовал себя потрясающе. Во время недолгой церемонии он совершенно забыл о Кристиане Хантере и надеялся на то, что Элизабет — тоже. Он сделал попытку улыбнуться.
— Сначала поедим или ты позволишь мне отвезти тебя обратно в хижину, чтобы дать волю своей похоти?
— Почему бы и нет? У меня такое чувство, что это неплохая мысль.
Часом позже они лежали перед огнем. Джонатан играл ее сосками, лаская их и чмокая при этом, что вызывало у нее смех. Затем он придвинулся ближе и начал целовать ее в губы, перемежая поцелуи с нежными и страстными словами.
И, доведя ее до оргазма, как всегда, не отрываясь, смотрел в ее лицо, думая: она моя жена. Моя на всю жизнь.
— Боже, — сказала Элизабет, чувствуя, как его тело соскользнуло с нее. — Мы оба мокрые, как свиньи.
— Свиньи, — сказал он и прикусил мочку ее уха.
— Никогда не думала, что у меня будет два мужа, — сказала Элизабет тихо, пытаясь думать вслух, чтобы проверить, не сон ли все это.
Он ничего не ответил, и она заподозрила, что он уснул. Его нога покоилась на ее бедре.
— Я никогда не предполагал, что у меня будет две жены, — сказал Джонатан, проводя рукой по ее телу и обнимая за талию. — Нам обоим повезло.
— Ты — это целый мир.
— И это наш медовый месяц. Как французы называют оргазм? Ах, да, маленькой смертью. Так вот, это наш медовый месяц. Завтра мы подумаем о настоящем мире, завтра, как говорила Скарлетт.
Но в этот момент он думал о своем автоматическом пистолете 22-го калибра, и пулях к нему, и о Кристиане Хантере. Где-то в глубине души Джонатан хотел, чтобы он явился, Джонатан хотел его уничтожить, чтобы Элизабет никогда больше не испытывала страх.
И тогда и он сам бы избавился от страха навсегда. К несчастью, он очень хорошо осознавал, что далеко не супермен.
Они уснули, лежа на одеяле между двумя валунами у самого океана. Над головой ярко светило солнце, и для декабря погода была немыслимо теплой, а вино довершило остальное.
