Мариентальский кантон заполнялся офицерами НКВД. Семье разрешалось брать с собой не более 1000 кг. На сборы давали 24 часа. Но, так как мариентальцев отправляли не первым эшелоном, им на сборы выпадало 2–3 дня. На станцию Нахой обозы с людьми должны были прибыть в первых числах сентября.
Чувствуя ответственность за колхозный скот и птицу, Пётр упросил Ами поработать на курятнике, сам же кормил живность, сгребал на току под навес пшеницу, чтобы не намокла в случае дождя. Вечером Маргарет и Ида заявили, что без его помощи собраться не успеют, и бригадное хозяйство осталось без рук.
Пётр и Иоганн забили свинью, засолили в бочонках сало и начали делать копчёную колбасу, что дольше хранится. Один из бочонков заполнили мукой, другой – топлёным маслом. Ида и Ами пекли хлеб и сушили сухари. Работали от зари до поздней ночи. Ида шила мешки для одежды и постели. Мужчины укладывали инструменты и хозяйственную утварь: мясорубку, чугунки, сковородки, посуду, вафельницу и прочее. С чердака был снят полутораметровый сундук свекрови. В него поставили швейную машинку «Зингер», сложили документы и фото, одежду и постель. Два 3-литровых эмалированных кувшина наполнили для детей сметаной и вареньем. В мешок с картофелем сверху наложили два-три килограмма свежей моркови. Накормив ранним утром колхозных кур, Ами в день отъезда собрала яйца, и Маргарет сварила их в дорогу.
К 8 утра все двери домов должны были быть на замке, а живность заперта в сараях. На крыльце колхозной конторы офицеры НКВД со списками в руках делали побригадную перекличку, затем вышел ответственный за переселение и сообщил важную информацию: номер эшелона 885; обоз до станции Нахой сопровождает конвой вооружённых солдат; за неделю все прибудут в безопасные места с предоставлением жилья; кормить будут два раза в день.
– А кто накормит и напоит скотинку? – раздался голос из толпы.
– Солдаты. Они проверят и опечатают каждое хозяйство.
– А к чему конвой солдат? Мы что – преступники? Дорогу до Нахоя мы и сами знаем.
Вместо ответа раздался крик: «Трогай!»
Обоз покидал Мариенталь под аккомпанемент собачьего лая, мычания коров и петушиного кукареканья. На станции Нахой людей было – не протолкнуться, взрослые кричали, дети плакали. Многие безуспешно искали туалеты. Поезд не подавали. Во второй половине дня в этой чехарде раздался гудок паровоза, и по рупору прозвучало: «Подан эшелон 885». Он состоял из вагонов для скота, но возмущений это не вызвало: скорей бы закончилась эта неопределённость… Солдаты начали маркировать вещи. Список вручали в 3-х экземплярах— для начальника эшелона, для работников НКВД и местной власти. Каждой семье сообщили конечную станцию переселения, станция Петра называлась Кулунда. В вагон загружали не менее 40 человек. К ночи конвоиры закрыли с обратной стороны двери, и поезд тронулся.
В углу вагона стояла параша с деревянной крышкой. Одни начинали ужинать, другие укладывали детей. Местом ночлега детей Ида определила сундук. Чтобы не свисали ноги, Пётр удлинил его ширину, приставив к нему бочонки, мешок с картофелем и утварью. Теперь поперёк сундука умещалось четыре человека: Гелик, Голда, Ида и Ами. Пётр, Маргарет и Иоганн разместились на соломе из-под сундука и мешков, что в продуваемом ветрами вагоне обещала, казалось, безопасный и тёплый сон.
Обещание офицера кормить два раза в день осталось обещанием, но возмущений снова не последовало: понимали – война. Недельное путешествие растягивалось. У многих закончился запас еды. Люди начали жаловаться на голод. На стоянках из вагонов то тут, то там начали выность трупы. И все поняли: продукты надо дозировать. Бывало, когда отцепляли паровоз и поезд подолгу стоял на станции, Пётр разыскивал топливо, чтобы приготовить горячую похлёбку. Его примеру последовали другие. Случалось, паровоз подавали раньше, и тогда, чтобы не отстать от поезда, одни оставляли похлёбку на костре; другие хватали котелок и убегали с ним к вагону; третьи, дорожа чугунком, выливали содержимое, что только-только закипело.
Ночи были холодные, пришлось распаковать узлы. После первой недели пути заболел Иоганн. Он ничего не ел. Просил чаю, но горячий чай был дефицитом. Его тошнило и морозило, Маргарет укрывала его потеплее. Однажды в вагоне стало теплей, и запертые люди предположили, что поезд, двигавшийся кружным путём, прибывает на юг. Иоганн слабел… На одной из остановок Пётр попросил у офицера НКВД врача, но врача в эшелоне не было. Попросил «таблетки от температуры». Таблетками офицер тоже не располагал. Через две недели, ночью, Маргарет разбудила Петра: «Отец заговариваеця. Дышить, будто помираеть». На рассвете, когда сквозь щели вагона стал проникать тусклый свет нарождавшегося дня, Пётр притронулся к отцу.
– Ма-ам, он мёртв.
– Петру-уша, – завыла она голосом, какой он прежде никогда не слышал. – То дурной знак. И шо тольки с нами буде?
Мать бывала разной – весёлой, насмешливой, воинственной, неунывающей, но всегда сильной духом. Сейчас в её позе и голосе слышалась такая безысходность, что стало жутко. Услышав плач, кто-то произнёс:
– Сейчас 7 утра. Надо крик поднять. Его ж похоронить надо.
Люди начали стучать и кричать: «Человек помер! Помо-ги-ите!» Перестукивания прошлись азбукой Морзе по эшелону, и вскоре с крыши свесилась голова, что прокричала:
– Я помощник машиниста. Остановить поезд и открыть дверь не приказано. Придётся ждать, когда стоянку объявят хотя бы на час.
Иоганна обтёрли мокрым полотенцем, переодели во всё свежее, обернули тело в простыню и положили у стены недалеко от параши. Мёртвый, он более суток «существовал» рядом с живыми. Когда остановился поезд и открыли двери, солдат приказал вырыть могилу на полянке недалеко от железной дороги. Три мариентальца, хорошо знавшие Петра и Иду, выкопали могилу. Солдаты НКВД принесли грубо сколоченный гроб. Как назывался полустанок, никто не знал.
В вагоне становилось всё теплее. Открыв в очередной раз двери, солдат радостно крикнул: «Алма-Ата, стоянка два часа! Покупаем арбузы! В вагоне не резать!» Щурясь от яркого солнца, люди вываливали на перрон, заваленный казахстанскими арбузами и дынями. Пётр купил арбуз и дыню, дети лакомились, прыгали от счастья.
Недалеко от вокзала находилось не то озеро, не то река, и люди, налакомившись, кинулись к воде. Кто-то стирал, кто-то мылся. Ами, Ида и Маргарет выстирали полотенца и одежду покойного Иоганна, искупали детей, помылись и переоделись сами. Освежённые, вернулись к поезду с отцепленным паровозом. О посадке возвестил гудок. В вагоне, катализаторе климата, становилось всё холоднее: поезд застучал на север.
Вместо обещанной недели, переселенцев «катали» месяц— причину кружного пути никто не знал. 27 сентября прибыли на узловую станцию Кулунда, однако по грунтовым дорогам Алтая на конных повозках предстояло проехать ещё не менее 100 км. Холодная сентябрьская ночь прошла на вокзале в ожидании повозок. Они прибыли к 8 утра, и весь следующий день переселенцы смотрели на бескрайние Кулундинские степи с низкорослой травой, стернёй на зерновых полях, на распушённый ковыль, шары перекати-поле, на сусликов, колки, речушки и озерца. Просторы радовали: есть где приложить руки. Колхозные подсолнухи были ещё не убраны, и возчики разрешили наломать шляпок. Всю дорогу лузгали семечки. 29 сентября привезли их в колхоз «Свердлова», где на полу неотапливаемого клуба им предстояло прожить неделю, пока в заречной стороне не нашли полуразрушенный саманный
[10] домик, что простоял в ожидании раскулаченных хозяев не один год.
