Вручая Петру приказ, Зоя Михайловна спросила:
– А жити? Що не спитав Шевчука?
– Не догадался. А что? Могут предложить что-то хорошее?
– Та ні. Кімнатку у баракi. Тож, що і всім.
– А благоустроенную комнату с туалетом и душем?
– Навряд чи. Їх у нас мало.
Про временное жильё Пётр умолчал, Зоя Михайловна добавила, что назавтра он должен быть к 8 утра в цеху Шевчука.
И начались трудовые будни. Пётр уставал от сменного графика, от того, что часто приходилось переключаться на дела, какие требовала аварийная ситуация, – должностные обязанности откладывались на потом. Головной болью стал «тормозок» – пакет с едой, который в обязательном порядке должен был быть у каждого шахтёра.
Столовой не было, на продукты существовала карточная система. В месяц на человека выдавали 500 г масла, килограмм сахара-песка, килограмм мяса, 25 г. байхового чая. «Тормозок» Петра состоял обычно из чая и бутербродов – либо с маслом, либо сельдью и редко с котлетами. В магазинах, кроме хлеба и соли, ничего не было, так что на базаре втридорога приходилось покупать молоко (2 руб), масло (14–20 руб), колбасу (от 20 руб), муку (2-10 руб), мясо (3-10 руб), раз в неделю покупать дорогую зелень: лук-перо, укроп, шпинат. Бывало, Ида стряпала оладьи, хотя муку достать было проблематично.
Новый, 1935 год, Пётр и Ида встречали в компании соседей и молодой учительской пары. Кто-то принёс патефон. Танцевали и пели популярные в те годы песни:»Спят курганы темные», «Три танкиста», «Марш веселых ребят», «Эх, хорошо», «О веселом ветре», «Марш энтузиастов», «Из-за острова на стрежень», «По долинам и по взгорьям», «И кто его знает», «Сердце, тебе не хочется покоя», «Утомленное солнце», «Катюша», «Будьте здоровы«, «Крутится, вертится шар голубой«, «Песня о Волге«, «Полюшко-поле «и др.
Через неделю после нового года беспартийного Петра вызвали после ночной смены в партком – это и насторожило, и удивило.
– Пётр Иванович, несмотря на то, что по социальному положению вы из семьи кулака, вы стали участником стройки века, крупного металлургического комбината, – начал первый секретарь. – Ваша жена комсомолка. А вы почему не в комсомоле? Через 2–3 года мы могли бы рекомендовать вас в партию – продвинетесь по службе.
– Я не из семьи кулаков. Я, как и дед с отцом, – крестьянин. Это первое. Второе. Продвинуться по службе можно и без партии.
– Да-а? – удивился секретарь.
– Уверен.
– Заблуждаетесь – не понимаете роли Партии.
– Может быть. Но для меня главное – семья. Чтобы она в достатке жила.
– Но, согласитесь, достаток семьи зависит от карьеры мужа.
– Мой дед и отец не были в партии, о карьере не думали, но жили в достатке, любви и согласии. Они для меня – пример. Когда начали создавать колхозы, деда объявили кулаком, отняли у него последнее, что было, довели до смерти и оставили семью сына и внуков на голодное вымирание.
– Значит, у вас осталась обида на советскую власть?
– Не на советскую власть, а на несправедливость: мой дед и отец никакими кулаками никогда не были, они вкалывали от зари до зари. Сами. Чтобы у семьи вволю было хлеба. Сейчас вкалываю я. И Вы вкалываете, чтобы в вашем доме был достаток. Получается, мы с вами тоже кулаки: на себя работаем – не на дядю…
– Инте-рес-ное рассуждение! – членораздельно удивился секретарь. – Пётр Иванович, работая «на себя» не в своём хозяйстве, вы в любом случае работаете на дядю: он определяет долю вашей зарплаты. Говорите, что не против власти, но из ваших слов следует, что вы против коллективной собственности. Значит, вы кулак, чуждый государству элемент.
– Если такие, как я, – «кулаки, чуждые элементы», значит, нас нельзя допускать к работе на ММК, Беломорканале и даже в колхозы. Интересно, кому ж тогда создавать города, комбинаты, каналы, колхозы? Кому строить мосты, дома? Где стране набрать нечуждых элементов, если большинство – «чуждые»?
– Будем работать над тем, чтобы «элементы» стали нечуждыми.
– Понял. Вы потому и пригласили меня – переделать на «нечуждый» элемент?
– Примитивно – да. Вот у вас, к примеру, на новый год собирались гости. Пели хорошие песни, но о Партии ни одной не спели.
– Вот ка-ак!.. Вам даже известно, какие мы пели песни?!
– Это наша работа.
– Не позавидуешь, только партия тут ни при чём. Вы, к примеру, любите мясо, а я – овощи. Вам, допустим, нравятся астры, а мне розы. Тож и в песнях. Вам одни нравятся, мне – другие.
– Не скажите. Какие поют песни, говорит о многом.
– Знаете, – устало вздохнув, поднялся Пётр, – это разговор ни о чём. Работайте с детьми – они, как воск, а я такой, какой есть, уже не переделать. Устал, хочу отдохнуть.
– Да-да, можете быть свободны. Но подумайте о нашем разговоре.
Пётр вышел, прочёл на двери «Агаков Р. М. Первый секретарь». О разговоре рассказывать Иде не стал, но неоднократно перекручивал его в голове. Тема «шпионов» и «вредителей» не исчезала ни из радиопередач, ни со страниц газет. Люди исчезали неожиданно и навсегда – никто не понимал, куда и почему.
Задумав в один из выходных приготовить тушёный картофель, Ида наполнила чугунок и опустилась рядом с мужем, что сидел на небольшой скамейке перед грубкой
[8] и задумчиво кочегарил, сосредоточенно вороша угли.
– Петя, ты не слышишь меня. У тебя неприятности? Тебя что-то мучает? Признайся, откройся, милый, – улыбнулась она.
Он изучающе, словно давно не видел, прошёлся по её лицу, встал, поднял на руки и направился к постели.
– Нет-нет, не сейчас. Поставь чугунок на огонь.
Молча поставив чугунок, он начал её целовать, словно в этих ласках хотел забыться и отвлечься.
– Петя, – счастливая, приложила она руку к его губам, – я беременна.
– Что-о?! У нас будет ребёнок? – застыл он.
– В августе, по моим подсчётам.
– Милая, как я люблю тебя! Сын! У нас будет сын!
– Ты хочешь сына?
– Да.
– А если будет девочка?
– Пусть девочка. Красотой на тебя. Но, если честно, я мальчика хочу. А – все равно! Главное, ребёночек. Нам теперь дважды надо быть осторожными: в стране творится что-то… – начал он, не выдержав тяжести в душе. – Меня в партком вызывали. Знаешь, они даже знают, какие мы песни пели в новый год.
– Что-о? Песни? Они были криминальными?
– Вот-вот. И я о том же. Всё «шпионов» и «вредителей» выискивают. Не откровенничай ни с кем. Всякие есть: в глаза добрые, а за глаза – камень за пазухой. И вынуть камень могут в любую минуту. «Доброжелатели» нашёптывают… Таких, если к стенке прижать, кого хошь оговорят.
