Боясь духа безбожных комсомольцев, что оставили в отчем доме обездоленную семью, Иоганн-отец держал единственного сына в строгости: «На милость безбожников надеяться неча… Опора и надёжа семьи один таперь тольки ты».
Учитывая образование и умелые руки Петра, правление колхоза предложило ему отремонтировать не работавшую со времён голода 1920-го года ветряную мельницу. После дня, проработанного на мельнице, он по вечерам помогал отцу – ремонтировал обувь, пилил, рубил дрова, да мало ли дома дел… По воскресеньям после ужинов (так было безопасней) семья усаживалась в большой комнате у распятья – молилась. Мимо, поглядывая на окна, проходили, бывало, девушки, но интереса к ним Пётр не проявлял, и они с клеймом домоседа и мухомора оставили его в покое.
В День католической пасхи в «клубе»-церкви проводился концерт. Броская афиша с танцующей парой дразнила и манила…
Надвигалась эпоха всеобщего стукачества. Чтобы уберечь детей от бед и потрясений, родители прикладывали обычно пальцы к губам: «Т-с-с, стены слышат». Но юность не только губительна, она ещё и своенравна. И, так как молодые тянутся к молодым, Пётр попросил у родителей благословения сходить на концерт. Иоганн-отец хотел приструнить сына, поднял было руку и раскрыл рот, однако страх перед «слышащими стенами» заставил опустить руку и промолчать: в памяти была жива ещё картинка, а в ушах— предсмертные слова умиравшего отца, что взывал к милости комитетчиков, пока не затих в конвульсиях.
Страха перед «слышащими стенами» не испытывала однако мать Петра – Маргарет. Она разразилась громкими ругательствами и в адрес «порушивших церковь антихристов», устраивавших танцульки в святой праздник Воскресения Христово, и в адрес колхоза, что высасывал жилы, – мол, «один Бог знае, кака судьба буде у двух наших дочек». В конце этих ругательств промокнула фартуком глаза, взглянула на сына, что терпеливо ждал, и сказала, указав на мужа, – он-де думает так же:
– Ладно, чего уж. Ты ж молодой – сходи. Мош, девку какую полюбишь, нам помошницу.
Церковь с нарядным алтарём и пастором в белой тунике Пётр помнил с детства; помнил священнодейство праздников, церковное песнопение, дух благолепия и святости. Прежде чем войти внутрь, постоял у колонн, которыми обычно любовался. Перекрестился, открыл дверь и оцепенел: пятеро трубачей выводили бравурную музыку, напомнившую марш. На дубовых, намоленных предками скамьях, что были отодвинуты к стенам, лузгали семечки, сплёвывая шелуху на пол. Центр почему-то пустовал: то ли по-новому танцевать не умели, то ли гопса-польку зазорно было танцевать…
Пётр остановился у двери: «Пока жил затворником, подросли 15-16-летние». В дореволюционное, царское время знакомились, как правило, на нейтральной территории: в церкви, у магазина, на берегу реки Караман, в которой летними вечерами смывали дневную усталость, зимой катались с высокого берега на санках либо лыжах – на дорогих коньках щеголяли на льду лишь дети из зажиточных семей. В праздники и выходные сходились в церкви, где парни выискивали глазами невест, девки – парней.
Мысли и воспоминания Петра, что застыл у входной двери, прервал голос, громко объявивший: «Краковяк!» Музыка напомнила гопса-польку, и на середину зала вышло две пары. Всеобщее внимание привлекла большеглазая темноволосая шатенка с короткой стрижкой волнистых волос. Прямое, до колен, кирпичного цвета платье с поясом на бёдрах подчёркивало тонкую, ладно скроенную фигуру. Её чёрные туфельки взлетали, как взлетал, едва коснувшись земли, птичий пух во дворе Петра. Танец пуха прерывала сила дождя, после чего отяжелевший от воды и грязи пух подолгу лежал, бывало, во дворе, где постепенно втаптывался в грязь.
Пётр не выдержал, подошёл к лузгавшим:
– Кто это?
– Новая учительша. Из Энгельса. Малышню учит. Сёдни до ей гости понаехали. Вишь – танцуют.
Городская одежда танцующих резко отличалась от одежды местных, для которых короткие юбки были предметом анекдотов. Атрибутом женской красоты была на селе не стрижка, а коса – и чем толще, тем красивей. Мужской голос периодически выкрикивал незнакомые слова: «Падеспанец!» «Падеграс!» После слова «Вальс!» количество пар прибавилось. Большеглазая, с пышной стрижкой, была из другого мира – чуждого, но очень притягательного. Чувствуя всеобщее внимание, она выхватила в окружении лузгавшей, плюющейся шпаны аккуратного, высокого, статного парня и улыбнулась ему.
Пётр ушёл, не дождавшись конца вечера. Дома ждала его Маргарет. Ей не терпелось узнать, «какой-такой вечер» могли устроить «антихристы» и пригляделась ли сыну какая девка. Пётр признался, что его внимание привлекла новая, симпатичная «учительша», но как её зовут, не узнал.
И предприимчивая Маргарет втихомолку затеяла разведку – в центре, где недалеко от магазина находилось кирпичное здание новой школы, останавливала малышей и как бы между прочим интересовалась, есть ли в школе новые учителя, либо спрашивала в лоб: «Скажи-к, милок, как звать нову учительшу?» И вскоре узнала, что зовут её Ида Филипповна, – учителей называли по имени-отчеству, как было принято у русских. Девушка оказалась прехорошенькой. Выбор сына Маргарет одобрила: «Губа Петруши – не дура, однакоть», но главным было не это, а какая она хозяйка. Оказалось, хозяйка она никакая – обедала в столовой, жила в доме учителей и в свободное время занималась шитьём, потому и одевалась модно.
Полуденный зной начала июня искал прохлады, и возвращавшийся с мельницы Пётр свернул к реке – освежиться. На берегу Карамана было людно. Голоса детей и взрослых звучали птичьим гомоном, прогретая солнцем вода ласкала тело. Пётр остановился, выбирая место.
– О! И вы!? – услышал он звонкий девичий голос. – Тоже купаться? Ну да, жара…
Соблазнительно красивая, в откровенном купальнике, Ида сидела на песчаном берегу в кругу местных девушек, что купались в рубашках. Заметив, как от смущения застыла на ремне рука Петра, поднялась и вошла в воду.
– Да вы раздевайтесь!
Пётр сложил одежду в тени густой лозы, в семейных трусах отплыл от места, где купались женщины, нащупал дно и, повернувшись спиной, начал мыться. Собирался было уже выйти, как подплыла она.
– А почему вы в клуб не приходите?
– Я не танцую.
– Хотите – научу. Познакомимся? Я Ида. Давайте на «ты». А вас… тебя как зовут?
– Пётр.
– Хорошее имя. А где работаете?
– На мельнице.
– Вы… ты мариентальский?
– Да.
– Красивое село – большое. Вы… домой?
– Домой.
– Не хочешь меня проводить? Я в школьном доме живу. От неожиданности он застыл и после долгого молчания спросил:
– А это… удобно?
– А почему нет?
– Девушкам не принято давать повод для сплетен – к себе не приглашают.
– По-новому надо жить! – засмеялась она. – Ну, тогда давайте на виду у всех прогуляемся.
Это был вызов, и Пётр его принял. Они медленно шли по центральной улице, и вскоре он заметил, что за ними наблюдают в окнах и через деревянные штакетники заборов. Одиночные прохожие останавливались и долго смотрели вслед.
