По утрам Сати и высокий, спортивный, чем-то на её отца похожий Артур спешили на подготовительные лекции и экзамены, а перед сном выходили, чтобы побродить по пустынным улицам. Они знали друг друга с детства, но сильнее этих знаний было ощущение внутренней близости. В один из прогулочных вечеров они впервые поцеловались. И добро во вселенной удвоилось: хотелось тише говорить, без конца улыбаться, дарить всем радость. Мир расцвёл в красках и предстал более совершенным: предупредительным, любящим, нежным, справедливым. Впереди сияла звезда радужного счастья и любви – броня, что защищает от любых невзгод.
Решив, что не будут больше расставаться, Сати перебралась к хозяевам, у которых комнату снимал Артур. По утрам ели бутерброды, пили чай, а после занятий на маленькой плитке в углу веранды готовили суп с лапшой либо крупой. После сдачи экзаменов планировали сыграть в деревне свадьбу и законодательно оформить свои отношения.
Воскресное июльское утро предвещало тихий безветренный день. За окном щебетали птицы, солнце отпечатывалось на стене узорами тюлевых занавесок. Сати и Артур высыпались – хозяева ушли на базар.
Артур проснулся первым. Начистил картофель и принялся готовить завтрак. Сквозь прикрытые ресницы Сати любовалась им с постели. Не вытерпела, вскочила и от избытка чувств обняла его со спины. Помешивая в кастрюле суп, Артур улыбнулся, отложил ложку, и они поцеловались. В реальность их вернули одиночные хлопки: через стекло веранды было видно, как с соседней улицы бежали с ружьями солдаты.
– Это что – учения? – выбежала на крыльцо Сати. Устремляясь к дощатому забору их дома, бежавший прокричал кому-то в пол-оборота по-чеченски:
– Это дом богатых – берём!
Расслышав чеченскую речь, Сати спросила по-чеченски:
– А кого «берём»? Здесь только мы – квартиранты.
Чеченка, откуда? – и удивлённый солдат опустил ружьё.
– Хозяйка, неси продукты! – подоспел второй. – Скорей!
Сати хотела ответить, что они не богаты продуктами, но в это время из-за угла раздался выстрел, и солдатик, чеченец, что опустил ружьё от вопроса Сати, повис на дощатом заборе. Его всклокоченная голова с пробивающимися усиками была обращена к ней, открытые глаза выражали недоумение и боль.
Сати закричала от ужаса и страха. Увидев застрявшую на заборе голову, Артур начал затаскивать в дом Сати, что из лёгкой и воздушной сделалась тяжёлой и неподвижной. Хотелось поднять, унести её, но левую лопатку пронзила жгучая боль, однако, падая, он успел подумать, как бы не ушибить Сати. Она очнулась, потянулась к нему: «Что это было?..», но, безвольно вытянутая вдоль тела, рука Артура не отреагировала.
– Артур! Родной! Арту-ур!..
С плоской окраины, где они жили, крики «ура» перемещались к высотному центру. Наконец, всё стихло. Подоспевшие хозяева сняли с забора солдатика и попытались привести в чувство Артура. Им это не удалось, и хозяйка бросилась к калитке, вспомнив о «скорой помощи» на противоположной стороне улицы.
Врачи констатировали смерть.
Происшествие, неожиданное, непонятное и жестокое, выбивалось из общего ритма жизни. Газеты молчали – очевидцы боялись говорить. В 1954 году недовольства в стране выявлялись в зародыше и пресекались на корню – восстания были невозможным чрезвычайным происшествием. Информация о трагедии распространялась кулуарно – судачили, озираясь по сторонам. Слухи ходили самые разные, но сосед хозяйки, очевидец и рабочий завода, рассказал, что местные рабочие завода не поладили с чеченцами стройбата, тоже рабочими завода, которые, якобы, возмущались, что их плохо кормят. Местные прорвались к «дармоедам», казармам чеченцев, и устроили в них погром. В ответ на это группа чеченцев прорвалась на окраину города и устроила погромы там. Пострадали безвинные люди, в числе которых оказался и Артур.
* * *
Хозяева позвонили в совхоз, и за телом Артура приехали родители. Хоронили его всем миром – чеченцы, немцы, русские. Сходились на том, что Артур стал жертвой искусственно взращенной неприязни к «дармоедам-чужакам» – чеченцам из стройбата.
Любовь, забота и внимание Артура были для Сати гарантом счастливой, наполненной смыслом жизни. По утрам в переполненных автобусах от его дыхания исчезали неудобства, грубости, давки. Эйфория взаимной страсти покрывала дымкой тумана мучительные воспоминания о смерти родителей, но эта эйфория – броня, что укрывала от невзгод, исчезла в одночасье, как и родители. Нелепо лишившись любви Артура, Сати в очередной раз переживала стресс.
* * *
К этому времени приехал на каникулы русоголовый Миша – надёжный друг детства, с которым она не виделась около года. Он вытянулся и встрече с отчим домом радовался, как радуется глотку воды жаждущий. Сати нуждалась в поддержке, и приезд Миши оказался, как нельзя кстати. Могилу Артура и её родителей они посещали, как правило, вместе. Однажды Сати, думая о чём-то своём, тихо призналась:
– Мы любили друг друга. Собирались пожениться.
– Для меня это было очевидно…
– Миш, за что жизнь так неласкова ко мне?
– Ко мне она тоже неласкова.
– Чем – неласкова? У тебя родители живы.
– Слава Богу, живы. А клеймо «потомок кулака»? А безотцовщина детства? А голод?
– Но я, Миш, на всём свете осталась одна, – проникновенно пожаловалась она.
– Сати, ты не замечала… меня… моих чувств, а я… я тоже тебя люблю. И домой рвался… тебя хотел увидеть.
– Меня-я?.. Любишь?..
– Тебя, Сати. И женился бы хоть сегодня.
– Женился бы… – усмехнулась она. – Ты хоть знаешь, что такое любовь? Я, Миш… беременна.
Он остановился и, будто впервые видел, прошёлся по ней глазами. Сати была такой, как и раньше, – может, даже чуть лучше. Протянул руку обнять – она отстранилась.
– Миша, у меня перед глазами постоянно Артур, здоровый, живой, красивый, любимый, – замолчала и спрятала глаза в носовой платок. – Наша любовь была короткой, но в ней было столько тепла, столько гармонии! – закончила она со слезами в голосе. – Вот он помешивает в кастрюле суп… вот мы, радостные и счастливые, спешим, держась за руки, к автобусу… впервые целуемся…
Он слушал, а перед глазами, как в немом кино, мелькали картинки… Хотел обрадовать, что ради неё прошёл отбор, что его преследовали её волосы, поворот головы, глаза… что мечтал о встрече…
– Знаешь, Сати, а ведь Артур жив. Молчаливый и незримый, он по-прежнему стоит между тобой и мной, но… моё предложение о замужестве остаётся в силе.
– Спасибо, Миша, но не могу я, – и решительно, будто пряталась, ускорила шаг. Ему о многом хотелось ей сказать, но они шли молча, боясь оскорбить память, боясь выглядеть наигранно и неестественно. У домика тёти остановились.
– Не обижайся, Сати. Можно, я буду приходить – на правах друга?
Она молча кивнула, толкнула дверь мазанки и скрылась.
