– Он кирпич кладет, как заправский каменщик! – кричала Марковна в телефонную трубку.
Ромка окончил институт и захотел жить отдельно. Чтобы купить квартиру, уже не нужно было давать взятки, а просто прийти в банк и оформить кредит.
Рома переехал. Она осталась одна. Ей было хуже, чем когда она шла из роддома.
Или она драматизирует, как однажды сказал Хасан?
В Ростове приземлились минута в минуту. Галя и Рома схватили вещи и, толкаясь, извиняясь и повторяя, что им надо успеть на посадку, как можно быстрее покинули самолет. В кассовый зал они вбежали за сорок минут до окончания посадки на самолет авиалиний Дагестана.
– Вон там касса брони! – крикнул Ромка и побежал вперед.
У окошка стояли двое.
– Мама, мы можем опоздать. – Рома смотрел то на свои часы, то на электронное табло на стене.
Диктор все чаще объявляла: «Заканчивается посадка на рейс сообщением Ростов – Махачкала…»
– Пожалуйста, – Ромка выбрал момент и сунулся в окошко, – у нас бронь на Махачкалу, посадка заканчивается!
– Так что ж вы стоите? – удивился кассир. – Сейчас отпущу!
– У меня тоже бронь! – Тетка впереди попыталась оттеснить Рому плечом.
– На Махачкалу? – спросил кассир.
– Нет.
– Тогда подождите.
Рома вынул из кошелька деньги. Наконец кассир освободился:
– Паспорт!
Ромка протянул два паспорта, и в это мгновение к кассе подлетел мужчина в серой фетровой шляпе:
– Два билета до Махачкалы! Срочно! Мы на похороны! Вот телеграмма, – и сунул телеграмму в кассу.
За ним подтянулась пожилая женщина в черном и локтем оттолкнула Рому от кассы. Все произошло так быстро, что Галка не нашлась что сказать.
– На этот рейс нет билетов, все распродано, – ответил кассир, – идите к начальнику.
– А их бронь? – Тетка кивнула на Рому. – Мы все слышали, вы обязаны нам отдать, у нас телеграмма.
Кассир в замешательстве. Недолго думая, Галка резким движением оттеснила тетку и, извиваясь, ловко заняла все пространство возле кассы.
– Это мои билеты! – прошипела она. – Мой муж болен, он не может ждать, а ваш покойник подождет.
Мужчина опустил голову – он выглядел растерянным.
Галя повернулась к кассе.
– Пожалуйста, дайте мне мои билеты. – Ее голос спокоен и мелодичен.
Она посмотрела на кассира тем отработанным взглядом, который очень помог ей в жизни. Взгляд этот говорит: я не останусь в долгу. Тетка грозит милицией, но принтер уже печатает билеты. Галя получила билеты и в долгу не осталась.
– Дай бог здоровья вашему мужу, – сказала кассир. – Следующий!
– И не стыдно тебе, – укоряет Галку женщина, когда та отошла от кассы, – такое неуважение к мертвым. Ай-яй-яй! – Она покачала головой.
– Нет, не стыдно!
– Мама, пошли! – Ромка потянул ее за рукав.
Перед тем как войти в самолет, они позвонили Хасану:
– Мы прилетаем в Махачкалу в девятнадцать десять.
– Хорошо, я высылаю за вами машину. Может, я сам смогу приехать. Как вы одеты?
– Я в голубом льняном платье, Ромка в джинсах, рыжий, высокий, метр девяносто четыре.
– Ого! Понял. Какая у тебя фамилия?
– Гармаш, как и была.
– Понял. Мой человек будет держать бумажку с твоей фамилией. До Махачкалы от нас два с половиной часа. Если машина задержится, не выходите из аэропорта, стойте у выхода.
– Хорошо. До встречи.
Они заняли свои места. Галя выключила телефон и покосилась на хмурого сына.
– Что с тобой?
– Ничего. – Он ерзнул ногами, будто что-то передвигал под сиденьем впереди него.
Галя откинулась на спинку кресла: ничего так ничего.
– У людей горе, а ты… – буркнул сын, глядя перед собой.
– А что я? – удивилась Галя.
– Может, у них кто-то очень родной умер, а ты: «Подождет ваш покойник!» Вот если б тебе так?
Галя не ответила.
– Знаешь, мам, ты иногда бываешь очень циничной.
Галя прикусила губу, пару раз глянула на ухо сына, на щеку и повернулась к иллюминатору. И вдруг вспомнила несчастный и какой-то по-детски беспомощный взгляд мужчины, низко опущенные плечи, красные слезящиеся глаза. Сухие и злые глаза тетки. Это у мужчины кто-то умер, кто-то очень близкий.
Он прав – она бывает циничной, бывает очень жестокой. Она уже привыкла любой ценой добиваться своего.
«Знаешь, сынок, я не родилась циничной, меня такой сделала жизнь, – думала она, глядя, как в брюхо самолета забрасывают багаж. – Раз за разом отнимая у меня самых близких, самых любимых, жизнь оставляла мне только беспомощность и глухое отчаяние. Глухое настолько, будто я лежу в гробу с крепко прибитой крышкой, а сверху, чтоб я не выбралась, еще кто-то сидит. У меня ничего не осталось в душе, только непреодолимое желание никогда ничего не чувствовать. Я плохая мама, что ж, извини… Я не чуткая, не нежная. Да, мне легче показать любовь так – все обустроить, дав деньги. Я боюсь подарить не то – потом буду мучиться сомнениями. И еще я не умею создавать уют, потому что его нет в моем сердце».
Так она думала во время перелета. Так думала днем. Но не ночью. Ночь все меняла, возвращала ее в юность и окунала с головой в любовь. Она часами лежала без сна, вспоминая синие-синие глаза. Ночью она верила, что эти глаза не могли ее обмануть. Ночью она шептала: «Навсегда вместе», – и верила, просто верила.
Верить днем было очень непросто.
Каждая минута приближала ее к дому, о котором она думала столько лет. Сколько тяжелых часов они провели с Ромкой у телевизора! Сколько раз сердце сжималось при виде дымящихся руин. Остов здания правительства, – она всматривается в экран, справа должна быть гостиница. Гостиницы нет. Цветочного моста и «Детского мира», конечно, тоже нет. Зачистки в Аргуне – они не знали, что это о Салмане! А если бы знали, что могли бы изменить?! «Уведите детей и слабонервных от экранов телевизоров…» Ненависть к маленькой стране разжигали постепенно, слово за словом, кадр за кадром. Были случаи, когда отчество сына вызывало вопросы, и Ромка с гордостью отвечал, что его отец чеченец.
А однажды отчество сослужило ему и его друзьям хорошую службу. Было это в девяносто седьмом. Шли они поздно вечером по Сумской, и вдруг показался милицейский патруль.
– Ваши документы.
В то время требовали, чтобы все ходили с документами. Ромка протянул копию паспорта, мальчишки тоже что-то показали.
– Лицом к стене, руки на стену, ноги шире плеч!
Толкнули пацанов в спины, поставили, как нужно. Шелестят документами и тихо переговариваются.
