Мама, папа, мальчик и девочка, видимо погодки. Мама держит папу под руку, они о чем-то разговаривают и улыбаются, а мальчик и девочка прыгают вокруг, смеются и дразнят друг друга. Не в силах оторвать от них взгляд, Галка прижалась спиной к шершавому стволу дерева.
…Сколько ни зови маму, отца, Юрку – они не придут, не обнимут, не возьмут за руку, не скажут: «Я тебя люблю». Она одна. Нет, с Ромкой и игрушечным Никитой, они – ее мир, ее новый мир, и ей надо учиться жить в этом мире. Галя вытерла ладонями мокрые щеки и выпрямилась. И вдруг у ее ног, подхваченные порывом легкого ветра, хороводом завертелись листья. Поднимая их все выше, ветер коснулся Галкиных плеч, шеи, лица, волос… Это был не ветер, это было касание нежных рук папы и мамы.
– Доченька, родная, – прошелестел ветер, – беги домой, твой сын ждет тебя, он любит тебя…
Наобум произнесенная дата – двенадцатое октября – на удивление крепко засела в Галкиной голове и неожиданно приобрела важный для ее жизни смысл. Она во всем ориентировалась на эту дату.
После двенадцатого октября все должно измениться. Что конкретно, она не понимала, не знала, но в изменениях не сомневалась. Не сомневалась она и в том, что, если Салман не приедет или не напишет, тринадцатого утром с ее сердца упадет камень. Как именно это произойдет, она тоже не знала.
У нее был четкий план, она обдумывала его каждое утро, и каждое утро в ней крепла уверенность, что все будет отлично. Значит, так: тринадцатого октября (если Салман не приедет) она подаст заявление на развод, разведут их без его присутствия, нужно только его согласие, заверенное нотариусом. Получив свидетельство о разводе, она поедет продавать дом. Продаст дом и купит квартиру в Харькове – разобьется в лепешку, но сделает это. Купит квартиру, швейную машинку, наймет няню, будет учиться и по вечерам шить – одна сокурсница так уже делает и получает приличные деньги, у нее не только студентки, но и преподавательницы заказывают наряды. Она будет красиво одеваться, хорошо выглядеть, а потом…
Потом приедет Салман. Он будет просить у нее прощения, а она…
На этом четкий план приобретал размытые формы.
Единственное, что могло помешать плану, так это полное отсутствие денег. Пока что, кроме стипендии, был еще один скудный источник, который вот-вот иссякнет: Галя отдавала в комиссионный магазин на Конном рынке свою одежду. Летнюю не брали – не сезон, и она за сорок пять рублей продала зимнее пальто. Зиму она переходит в осеннем.
Подошва на полусапожках треснула в первый же мороз, и Галю выручила Тамара – она отдала ей свои старые осенние туфли на два размера больше, но можно надеть шерстяные носки, и никакой мороз не страшен. В мастерской на улице Гиршмана их починили, она начистила их кремом – и получилась красота. Из куска гобеленовой ткани (купила на барахолке на Благовещенском базаре за четыре рубля) пошила сумку-мешок дома у той самой сокурсницы-портнихи. Пестрая и необычная своим внушительным объемом, сумка стала предметом зависти студенток, щедрых на оригинальные самодельные одежки. В сумку эту помещались и тетради, и продукты. Вопрос с теплыми брюками тоже решился.
Томка хотела выбросить покрывало, привезенное из дома, – она прожгла его утюгом. Покрывало темно-серое, плотное, хлопковое.
– Отдай его мне, – сказала Галя.
– Зачем? – удивилась соседка. – Оно никуда не годится.
– Я спрошу в химчистке, смогут ли его покрасить в черный цвет. Если смогут, пошью из него брюки.
Брюки получились теплые, удобные, и Галка стала ждать тринадцатое число, каждый день тщательно убирая комнату и заглядывая в почтовую ячейку на первом этаже общаги. И еще она следила за тем, чтобы у нее всегда была картошка и трехлитровая банка томатного сока.
Неожиданно в институт пришел Хасан, прямо к аудитории.
– Привет. – Он смотрел мимо.
– Привет.
– Тут передали для Ромы.
Галя рассчитывала, что передали деньги, а это была какая-то тряпочка.
– Что это?
– Земля со двора Салмана.
– Зачем она мне?
– Повяжи Роме на руку.
– И что это даст?
– Галя, меня просили передать, я всего лишь выполняю просьбу.
– Кто просил?
– Зарган.
И ушел.
Галя повязала тряпочку на руку Ромки. На ночь снимала. Так прошла неделя, а потом она эту тряпочку выбросила.
Ранним утром двенадцатого числа в дверь постучали. Галка сорвалась с кровати, сунула руки в халат, бросилась к зеркалу, схватила расческу.
– Щеки пощипай, – прошептала Томка.
Галя пощипала бледные щеки, провела расческой по волосам и услышала:
– Открывайте!
Сердце оборвалось.
На пороге стояла белая как полотно комендант. Она зашла в комнату и плотно закрыла за собой дверь:
– Гармаш, – руки трусятся, лицо бледное, глаза навыкате, – приехала комиссия, ты должна уйти.
– Как уйти? – испуганно спросила Галя.
– Почему она должна уходить? – удивилась соседка.
– Потому что она здесь живет незаконно, она тут не прописана.
Галя запахнула халат и села на кровать:
– Я никуда не уйду, я плачу вам!
Глаза коменданта чуть не вылезли из орбит:
– А ну вставай! Быстро! – Подбоченясь, она приблизилась к Гале. – Вставай, я сказала!
Сцепив кисти с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Галя враждебно смотрела на жирную физиономию коменданта:
– Я никуда не уйду, пусть комиссия приходит, они не посмеют меня тронуть, у меня грудной ребенок!
Физиономия пошла багровыми пятнами. Комендант подбежала к шкафу, распахнула его и повернулась к соседке:
– Где ее вещи?
Тамара хмуро смотрела то на нее, то на Галю.
– Я спрашиваю, где ее вещи? Или ты тоже хочешь вылететь из общаги? – с ехидством спросила комендант. – Я это вмиг устрою.
Соседка подошла к шкафу, показала на Галкины полки, вернулась на кровать, и тут ее девочка проснулась и заплакала.
– Это чья сумка? – Комендант рылась внизу шкафа.
– Ее, – соседка кивнула на Галю.
Стало холодно и пусто. Не в комнате, а в душе.
– Гармаш, собирайся! Ты меня слышишь?
Девочка уже не плакала – она орала.
– Галя! – с раздражением бросила Тамара. – Делай что-нибудь, я не могу дочку успокоить!
Ромка агукнул. В дверь постучали. Это был начальник хозчасти института.
– Вот, – комендант ткнула пальцем в Галю, – не хочет уходить!
Страшно, когда выбрасывают на улицу. Убивают достоинство и все человеческое, что в тебе есть. Улица – это беспомощность, холод, темнота, опасность и безысходность. Улица – это презрение и позор. Душа воет, а никто не слышит. Бредешь бесцельно, подальше от тех мест, где тебя знают, толкаешь тяжелую коляску, на две трети заполненную вещами. Сверху ребенок, бутылочки. Внизу, на сетке, – хлеб, колбаса, картошка и трехлитровая банка томатного сока. На плече сумка, набитая до отказа. Удочки, гитара, одеяло, подушки, посуда и прочая дребедень – в общаге, в кладовке. Холодно, руки мерзнут. Кажется, все прохожие знают, что ты бездомная. Тебе стыдно. Ребенка кормишь грудью в чужом подъезде. Мимо проходят жильцы с собаками. Собаки на тебя бросаются, жильцы шипят: «Фу!» – и смотрят на тебя как на дерьмо. Третий раз выходишь на ту же улицу, встречаешь ту же бездомную собаку. Вдруг она пристраивается рядом и уже не покидает тебя. Вас уже трое. Темнеет рано. Смотришь в окна, а там, за занавесками, – счастливые люди. Им хорошо и тепло. Не потому, что они в своем доме, а потому, что они кому-то нужны.
