Она больше не писала. Ее что-то останавливало. Потом началась война. Галя написала письмо на улицу Светлая, 24, но ей не ответили. Наивная – там же война!
Господи, ну почему сейчас так тяжело? Откуда это чувство вины? Ведь много лет назад она все сделала правильно. Тогда почему кошки на душе скребут и слезы застилают глаза? Не она все разрушила, это он бросил ее беременную, без денег и исчез. А потом не защитил. Она не простит его. Никогда.
Она смотрела на мальчика и девочку, и вдруг ей стало стыдно от своих мыслей. Так стыдно, что кровь бросилась в лицо и сердце застучало, будто ее поймали на чем-то позорном. Вот бы убежать, да не от кого – от себя не убежишь. Галя положила руки и голову на руль и закрыла глаза…
Она ждала этой минуты. Много лет ждала. Где-то в тайниках души давно зрело желание начистоту поговорить с собой, во всем себе признаться, но не хватало мужества. Мужество – странная штука: сказать нелицеприятные вещи кому-то – это пожалуйста, а сказать себе… Хм… С этим загвоздка. А что такого страшного можно сказать ей, Гале Гармаш?! Ничего! Она порядочная женщина, всеми уважаемая, хороший руководитель, грамотный учитель, дети любят ее. Она вовремя погашает кредиты, оплачивает квартиру, машину водит осторожно, в ДТП, тьфу-тьфу-тьфу, не попадала, иногда одалживает близким знакомым деньги, старается, чтобы холодильник всегда был полон. С мужчинами она не встречается – первое свидание с младшим братом знакомой через два года после развода отрезвило ее на всю оставшуюся жизнь.
Все произошло как-то неожиданно – наверное, свидания всегда неожиданны: она была на дне рождения у коллеги по работе, учительницы математики. Засиделись допоздна, и Галю вызвался проводить брат хозяйки. Она отказывалась, мол, тут идти полквартала, но он уперся:
– У вас очень темный двор.
Ну, раз ему не лень, пусть провожает, хотя двор у них действительно темный. Десять минут медленного хода – и они у Галкиного подъезда.
– Спасибо, до свиданья. – Галя улыбается и открывает дверь подъезда.
– Можно вас пригласить на чашечку кофе? – в его тоне чувствуется уверенность.
Его уверенность задела Галку.
– Зачем? – спрашивает она.
Ее вопрос явно застал парня врасплох, и он широко открыл глаза.
– Ну… поближе познакомиться, – промычал он и нахмурился.
– Я выросла в деревне, – сухо отвечает Галя, – к кофе не приучена.
И чувствует, что поведение ее крайне невежливое. Ей становится стыдно. Парень в жутком замешательстве.
– Я люблю чай, – она заставила себя улыбнуться, – поэтому приглашаю вас в субботу вечером на чай.
Его глаза загорелись, он выпятил грудь, кажется, даже подрос немного.
– С радостью! Во сколько?
– В шесть не рано?
– Что вы!
В субботу, в шесть часов пять минут, он позвонил в дверь. Галя открыла, Ромка тоже вышел в коридор с рыжим меховым котом под мышкой, смотрит на парня, улыбается, а в глазках немой вопрос. Может, он решил, что это папа пришел?.. Парень воспитанный, с букетом роз:
– Добрый вечер, это вам.
Снял туфли. Галя предложила ему тапочки, букет отнесла в кухню. Все хорошо.
– Проходите.
Проходят в гостиную, садятся в кресла. Ромка топает за ними, кота тискает, а у самого глазенки искрятся радостью. Он подходит к гостю, протягивает ему кота и говорит:
– Никита.
Гость не шевелится и кота не принимает. И тут Галя видит, как он смотрит на Рому!
– Мой сын сделал вам что-то плохое? – резко спрашивает она.
– Нет. – Уголки его рта брезгливо опускаются вниз.
– Тогда вон из моего дома! – холодным тоном, с расстановкой говорит Галя и встает с кресла.
Пока гость в спешке надевает туфли, Галя сует ему розы. Гость отмахивается.
– О’кей! – говорит Галя, бросает букет на пол и растаптывает.
Это было первое и последнее свидание после развода. Потому что она сумела отгородиться от своих чувств и мыслей всем, чем только можно было: работой, регулярными посещениями спортклуба – там мозги выключаются, заданиями себе самой пойти туда-то и сделать то-то, общением со знакомыми – друзей она так и не завела, и домом. Дом – вот неисчерпаемый пожиратель времени, денег и эмоций! Особенно если задаться целью содержать его в идеальной чистоте и порядке. Это очень эффективное занятие, чтоб не пускаться во всякие рефлексии: вымоешь за вечер три окна – и уже не до свиданий и оценки поступков в прошлом. Еще лучше – довести до блеска кухню, не только стены, шкафчики, вытяжку, но и духовку, чтобы сверкала не только снаружи, но и внутри. Про кастрюли и говорить нечего – жир вокруг ручек можно вычищать часами. Закончила с кухней – приступай к спальне, за спальней детская комната, гостиная. И снова по кругу. Полезно раз в три дня натирать полиролью мебель, двери и плинтусы, они тоже деревянные. Все восхищаются ее домом, а Галя его ненавидит.
Почему?
Это началось незаметно и развивалось до тех пор, пока Галя, однажды вернувшись домой из отпуска, не поняла: это не дом, это декорации созданного ею спектакля, в котором она – единственный актер. И этот актер сильно ошибается, думая, что у спектакля есть зрители, что этот спектакль вообще кому-то нужен. И актеру он тоже не нужен. Все потуги на уют, благополучие, семейственность потерпели неумолимый крах по одной причине: актер глубоко несчастный человек.
Наверное, поэтому она разлюбила театр.
Галя включила двигатель и выехала к Сумскому рынку. Через десять минут она увидела на обочине сына.
– Давно ждешь?
– Я только прибежал, – Рома сел в машину, – думал, ты уже заждалась.
– Я попала в пробку на Новгородской, – соврала Галя.
– Что тебе сказали по телефону? – Он сдвинул брови, его лицо было напряжено.
– Что получили заявление от Яхи – и все.
– И все? – Рома дернул плечами.
– Скоро мы все узнаем.
До милиции ехали молча.
– Моя фамилия Гармаш, мы к Павленко, – сказала Галя дежурному.
Тот посмотрел в бумаги на столе:
– А мужчина с вами?
– Роман Бисаев, мой сын.
– Документы.
Посмотрел паспорта.
– Третий этаж, кабинет триста пятнадцать.
По лестнице поднимались тоже молча, иногда обмениваясь тревожными взглядами. Взойдя на третий этаж, Галя остановилась, будто перед ней был не длинный казенный коридор, а какое-то опасное пространство.
– Мама, ты чего? – спрашивает Рома, а у самого глаза испуганные.
Галя пятится к окну.
– А если твоего отца уже нет? – Она пристально смотрит сыну в глаза, ей так хочется прочесть или в них, или на стене за его спиной, или черт знает на чем: «Не бойся, он жив!»
