– Ты что творишь?! – Он вытер губы рукавом и встал.
– Петенька, – жарко шептала она, – я люблю тебя, сил нет, как люблю… Я с ума схожу по тебе, я чуть не умерла, когда тебя увидела! Все так нахлынуло… – Она шарила рукой по своей груди. – Петя, прошу… одно свидание…
Она наступала – Гармаш пятился.
– Нина, прекрати, – он уперся в верстак, – это никому не нужно!
Нина коршуном набросилась на него и осыпала лицо и шею поцелуями:
– Мой… Люблю…
Он оттолкнул Нину, и она, раскрасневшаяся, растрепанная и запыхавшаяся, прижалась спиной к стене.
– Папа!
Нина отскочила от стены. В дверном проеме, освещенная солнцем, стояла Галочка. Петя пошел ей навстречу:
– Доченька… заходи. – Он приглаживал руками волосы, поправлял воротник рубашки. – Заходи, моя хорошая…
Галя вошла в мастерскую, а Нина бочком, лепеча: «Значит, как сделаешь кресты, скажешь…» – выскочила во двор.
Галя что-то мяла в руках и молчала.
– Что случилось, доченька? – спросил Петя и подумал, что впору самому объяснять, что случилось.
– Вот. – Она протянула ему письмо.
Он прищурился:
– От Салмана? Я рад!
– Почитай.
Он быстро пробежал глазами коротенькое письмо.
– Вон оно как…
– Папа, я не знаю, что делать, я напишу, а оно снова не дойдет. Он обидится на меня, он меня забудет! – Она хлопала ресницами.
– Вот что мы сейчас сделаем. Мы пойдем на почту и дадим Салману телеграмму!
– Какую?
– Срочную! Что ты отправила ему письмо, а от него получила только одно, а не пять. Когда ты отправила?
– Семнадцатого июля, а сегодня уже четырнадцатое августа.
– Вот так и напишем. Пошли.
Петя закрыл мастерскую на замок, предупредил вахтера, что скоро вернется, и они быстрыми шагами, наперегонки, направились на почту. Там он наблюдал за дочкой, боясь, что она как-то по-особенному отреагирует на Нину, но ничего не произошло, и Нина обслужила их, будто видела первый раз в жизни.
– Доча, пошли ко мне, купим чего, компот в столовке возьмем, – предложил Петя, когда они вышли на улицу.
– Пошли.
По дороге они купили четыре ватрушки, а Петя зашел в столовую комбината и взял два стакана компота. В мастерской они молча съели по одной ватрушке, изредка бросая друг на друга короткие взгляды. Папа как-то весь съежился, и Галя поняла – все из-за Нинки. Она давно знает, что Нинка зарится на папу. Интересно, мама это видит?
Когда-то, после одного случая, мама сказала, что у Гали хорошо развита интуиция.
Гале было лет восемь, когда мама отправила ее к одной женщине что-то забрать. Что – Галя уже не помнила, но запомнила другое. Хозяйка предложила ей кисель. Сидит Галя в кухне, пьет, хозяйка что-то у нее спрашивает, а в кухне совсем ничем не пахнет, будто в ней не готовят. Зашел ее муж, поздоровался, потоптался с полминуты и вышел. Хозяйка улыбнулась, а улыбка странная. Пьет Галя кисель и чувствует что-то тревожное и безысходное. Допила кисель – и домой. Дома рассказала маме об этом, а мама посмотрела на нее, плечами пожала и говорит:
– Это все твои фантазии.
Нет, то были не фантазии – очень скоро эти люди развелись.
– Петя, наша дочка растет умной девочкой, – сказала мама, когда слух о разводе дошел до их дома, – она раньше всех это увидела.
– Па, – Галя смахнула с губ крупинку творога, – ты не переживай, я маме ничего не скажу про Нинку.
Папа вскинул голову и виновато улыбнулся:
– Хорошо… спасибо…
– Нинка плохая, но ты ей нравишься.
Лицо папы вспыхнуло, и Галя испугалась не на шутку – когда у мамы такое лицо, она меряет давление и лежит.
– Ну, она не то чтобы плохая, – сказал папа, глядя на компот, – просто у нее в жизни не все гладко. Она одинокая, у нее нет детей. Это тяжело. – Он сделал пару глотков, помолчал немного и добавил: – Знаешь, я не заметил, что ты уже совсем взрослая.
И так хорошо улыбнулся. Когда он улыбался, шрамы над верхней губой белели.
– Галочка, ты не переживай о Салмане, он хороший парень, он тебя не забудет. Но ты должна знать, что в жизни не все от нас зависит. Иногда стараешься, стараешься, думаешь, вот так будет, – он легонько ударил по столу ребром ладони, – а получается вот так. – И он ударил чуть правее. – Ты напиши ему письмо, вот прямо сейчас.
– У меня бумаги нет, и ручки тоже.
– Я сейчас принесу.
Папа вернулся с двумя листами белой бумаги и двухцветной ручкой.
– Поторопись, почту забирают в половине четвертого, – сказал он, – на вот фанерку, подложи. Можешь тут писать, можешь во дворе.
Галя устроилась на бревнах напротив мастерской. Письмо она написала синей ампулой, а самое главное слово – красной. И каждую букву обвела много раз, чтобы лучше видно было.
Утром почтальон принесла срочную телеграмму от Абу: «Петя все хорошо ждем письмо твой друг Абу», – и Галя на радостях выпила кружку парного молока. Со времени отъезда Салмана она так делала каждое утро, а потом бежала к зеркалу посмотреть – ноги хоть чуточку выпрямились или нет? Надевала мамины туфли – надо же привыкнуть к каблукам! И однажды жутко опозорилась – грохнулась на пол перед Юркой и его друзьями. Пацаны смеялись до упаду, а ей хотелось провалиться под землю, но она не провалилась. Юрка покрутил у виска пальцем, сказал, что она ненормальная, что могла ноги сломать, и помог подняться. Еще она решила научиться правильно кушать. С жареной картошкой, котлетами, компотом она справлялась хорошо – научилась жевать с закрытым ртом, но как можно есть борщ или суп, не чавкая? Запрокинуть голову и в рот заливать? Это некрасиво. Галя попыталась есть чайной ложкой – да, она не чавкала, но суп едят столовой ложкой, держа ровно, подносят ко рту боком и… И суп течет мимо рта!
Она тщательно причесывалась, долго возилась с хвостом, уже не могла надеть запачканное, мятое или рваное платье. Не могла носить сползающие гольфы, выпрямила стоптанные задники тапочек. Она часами вертелась у зеркала, наклоняя голову и выворачивая шею, пока не находила удачную позу, в которой хоть чуть-чуть была похожа на красавицу. Проверит эту позу на Юрке, а он все испортит:
– Ты чего так сидишь? Кол проглотила?
Но все это чепуха в сравнении с горшком. У Гали волосы на голове шевелятся от мысли, что вдруг Салман приедет в гости, будет у них ночевать и увидит ее, утром направляющуюся к уборной с белым эмалированным горшком, накрытым крышкой. Как легко жилось раньше! Вышла, вылила, сполоснула дождевой водой из бочки и повесила на забор сушить. Теперь она тренировалась: выбирала минутку, чтобы дома никого не было, рысью мчалась в уборную, выливала, ополаскивала и, конечно, не вешала на всеобщее обозрение, а прятала между коровником и забором – там, под навесом, папа хранил старые доски. Там же она натянула веревочку и сушила свое белье, привезенное мамой из Вильнюса.
