— Так точно, шваль и есть. Рядовые фазаны
[21].
Генрих Иванович победительно посмотрел на питерцев:
— Что я вам говорил? Его превосходительство заблуждается, тут обычный маньяк, а не китайские секретные службы. Зачем им казнить своих босяков?
Первую беседу пора было заканчивать — полицмейстер выразительно подмигивал и кивал на дверь в столовую. Главного сыщика отпустили, договорившись, что завтра утром он примет питерцев у себя в отделении и сделает подробный доклад. Остаток вечера прошел в тех же обильных возлияниях. Но захмелел один Азвестопуло; Лыков с Ледингом были как стеклышко. Подполковник внимательно наблюдал за статским советником и сказал в конце:
— Однако! Давно не видел такой выдержки. У меня уже ноги подкашиваются, а вы, Алексей Николаич, будто вовсе не пили.
— То лишь видимость, Генрих Иванович, — утешил хозяина гость. — Пора нам в номера, да на свежем воздухе прогуляться, головы проветрить. Спасибо за угощение. Повар у вас молодец. Неужели китаец может так сготовить дичь или барашка?
— Мой Чен умеет все! Позвать? Ему будет приятно.
Кое-как питерцы покинули гостеприимного полицмейстера и добрались в номера, чтобы передохнуть. Когда совсем стемнело, Алексей Николаевич чуть не силком выволок помощника прогуляться. Сдуру они пошли на берег бухты напротив Городского базара. Это оказалось ошибкой. Возле Губернаторской пристани туристов окружили пять мужиков разбойного вида, все как на подбор гренадерского роста. Главный, самый высокий, вежливо предложил:
— Скидавайте пальтишки, господа хорошие. И карманы предъявите. Тогда мы возьмем свое и уйдем, у вас личности останутся целые.
Питерцы переглянулись и захохотали в голос. Хмель у них уже почти прошел, и налетчики совершенно их не пугали. Озадаченный атаман спросил:
— А чего смешного я сказал? Думаете, мы шуткуем?
— Дурак ты, братец, — ответил Лыков. — Я статский советник из Департамента полиции, почти что генерал. Ты хоть представляешь, что с тобой будет, если ты на меня руку поднимешь?
Двое из громил занервничали, но вожак отрезал:
— Плевали мы на твои чины! Как дам в арбуз — выручит тебя должность?
— Ты хоть кто такой? Назовись.
— Мы из Общества прикосновения к чужой собственности. И непременно щас прикоснемся.
Алексей Николаевич бросил помощнику:
— Пора наказать.
Верзила сунул руку в карман, но больше ничего сделать не успел. Лыков перехватил его кисть и без замаха врезал главарю в челюсть. Азвестопуло пнул в пах ближайшего, тот с руганью согнулся и лег на землю. Оставшиеся без боя бросились наутек.
Захватив двух пленных и настучав им для порядка по головам, полицейские вынули свистки. Вскоре от Триумфальной арки прибежал постовой городовой, и от рынка — караульщики. Через полчаса питерцы ввалились на Комаровскую улицу, дом сорок восемь, в сыскное отделение, и сдали грабителей на руки Мартынову. Тот даже не удивился, а стал оприходовать фартовых. Причем сразу же опознал главаря:
— Ба, Кувалда! Допрыгался, хорь бесхвостый. Говорил я тебе — уезжай из Владивостока, ан нет. Теперь посиди в арестантских ротах. На статского советника напасть — надо было додуматься!
Кувалда после трепки имел жалкий вид, и Лыков решил попытать счастья:
— Сергей Исаевич, дайте я его допрошу. Пока он мягкий.
Мартынов как опытный сыщик тут же сообразил, что питерец прав, и отвел ему свой кабинет.
Атаман сидел на табурете и вытирал рукавом кровь из разбитой губы. На Лыкова он смотрел без особого страха, но и без гонора. Получится ли сломать такого с ходу? Алексей Николаевич велел подать арестанту чая, а сам сел изучать его учетную карточку. Малясов Агафон Нефедов, из ссыльных крестьян, сорок четыре года. Отбыл девять с половиной лет каторги на Сахалине за разбой. Вышел на поселение в девятьсот шестом, приписан к крестьянам Приморской области Ольгинского уезда Цемухинской волости и села год назад.
Этим допросом Алексей Николаевич потом долго гордился. Действительно, он проявил настоящую интуицию, без которой нет хорошего сыщика. Вдруг, ни с того ни с сего, повинуясь только что пришедшей в голову догадке, Лыков спросил:
— Скажи-ка мне, Агафон Нефедыч, кто у вас в городе китайцев режет?
И Малясов ответил без раздумий:
— Раньше-то ему прозвище было Христосик. А теперь, сказывают — Чума.
— Христосик? Что за кличка такая странная?
— Да он, ваше высокородие, смолоду был тихий да на кость тонкий. Я ведь его по Сахалину знаю. Папаша его в каторге сидел, там его и зарезали, к слову будет сказать…
— За что?
— А за борзость. Казацкого сословия был папаша, много о себе представлял. Я-де урядником был, у меня мядаль за китайский поход… С хунхузами сцепился. А хунхузы — такой народ, с ними в каторге никто не связывался. И зарезали бывшего урядника.
— Понятно. А что сын, он тоже в тюрьме сидел?
Кувалда пожал плечами:
— Может, и сидел. Опосля. Там, на Сахалине, он был еще малолетний. Ну, пристроили парня к делу, там всем применение найдут. Наводчиком стал, на стреме стоял. Оталец
[22], одним словом.
Сыщик стал задавать уточняющие вопросы:
— Это было перед войной с японцами?
— Ага.
— В каком округе?
— Да в Александровском посту, в самой сахалинской, стало быть, столице.
— Отца зарезали, а сын сделался отальцом… Сколько годов ему тогда было?
Бандит задумался:
— Дык… двенадцать, надо полагать. Может, тринадцать.
— Где он жил? При матери?
— Не, ваше высокородие, матери уже не было, сирота был Христосик. Жил в приюте, а воровать ходил в Ново-Михайловку, там их шайка квартировала.
— Кто атаманил, не помнишь?
— Такого детину рази забудешь! Большой Пантелей шел за атамана. Фигура, маз первый сорт, без малого «иван».
Азвестопуло хотел что-то спросить, но статский советник посмотрел на него так свирепо, что у грека язык прилип к нёбу.
— А фамилия какая у Христосика?
— Фамилия? Почтарев. А по имени Тертий.
Лыков нащупывал нужную нить разговора, понимая, что уголовный вот-вот замкнется и перестанет давать показания.
— А что стало с Тертием, когда пришли японцы?
— Дык, знамо что… Два приюта числились на Сахалине, для мальцов и для девчонок. Власти оба и бросили, когда драпали. Японцы их, баяли, в Петербург отправили, сжалились над детишками.
