Федор Васильич замолчал, глядел размытыми от самогона глазами куда-то поверх головы Ивана. Долго молчал, пока Иван не растормошил его вопросом:
– И что же дальше было, Федор Васильич? Выходит, вы передумали с Маней судьбу связывать?
– Да не, я-то не передумал… Это Клавдия все по-своему решила да постановила, она у меня баба такая, и лишнего не возьмет, и своего от себя не отдаст. Видать, кто-то написал ей, что я в лазарете с санитарочкой женихаюсь, она и примчалась тут же, давай свои порядки наводить. Маню так отделала, что жалко было глядеть. Все волосенки ей на голове выдрала. И я ничего сделать не мог, я ж лежачий был, слабый. Потом Клавдия к начальнику лазарета сходила, потребовала Маню убрать как морально неустойчивую. Тогда ведь на эти вещи по-другому смотрели, да… Маня тут же исчезла куда-то, в один момент. А Клавдия со мной осталась. И на ноги сама подняла, домой увезла. Да и все кругом хвалили ее – мол, правильно сделала, что мужа от себя не отпустила. Я и сам вроде как опомнился уже… Даже нравилось, что Клавдия за меня так шибко воюет. Возгордился… Так и живем с ней до сих пор, и ничего, нормально живем. Детей родили, внуки уже подросли. Но ты не поверишь, Иван Палыч, иногда меня как прижмет, как выкрутит всего болью сердечной… Как вспомню мою Манечку, цветочек лазоревый… Ведь это и была любовь самая настоящая! Такая, какую Господь только один раз в жизни посылает! Одно время я даже разыскать эту Маню хотел, съездить к ней, повидать…
– И чего же не разыскали?
– Да вовремя одумался как-то… Ну, разыщу, ну, увижу. Да ведь только не та эта Маня будет, которую я помню. Другая. Лет-то уж сколько прошло. Годы из любого лазоревого цветка сухую былку сделают, не пожалеют. А моя Клавдия до сих пор крепким огурчиком выглядит, потому как на моих глазах годы пережила. Когда каждый день бок о бок с бабой живешь и не замечаешь вроде, что с ней время-то делает. А Маня… О Мане только одна память осталась. А с памятью-то куда? Она тебе под бок не ляжет, не согреет да борща не нальет. Вот и получается, что жизнь – это одно, а любовь, стало быть, другое. Хотя ты не слушай особо меня, не слушай! Может, я и не прав… Ты по-своему делай, Иван Палыч, по-своему… Может, если бы мне года мои вернуть, и я бы по-другому свою жизнь прожил…
– Все-таки жалеете, что Маню не нашли, да?
– Иногда жалею. Это как найдет, какой день выдастся. А бывает, снится она мне часто… Как увижу во сне, так и хожу потом долго в тоске, думаю про себя с жалостью – почему ж тогда от Клавдии-то не сбег… А на другой день проснусь и думаю – и хорошо, что не сбег. Все ж таки Клавдия своя, родная… А Маня – это просто мечта. Да если бы все наши мечты исполнялись, и жизнь бы складывалась по-другому! А мы живем, как живем, и Бога за это благодарим. Да что такое есть эти наши мечты? Как говорит мой умный внук – всего лишь игра гормонов. Мол, гормоны управляют человеком, а не он сам собой управляет. Не знаю, что это за гормоны такие, но вообще не хотелось бы, чтобы какая-то хрень тобой управляла, которую ты глазами не видишь. Ведь так, согласись, Иван Палыч? О, да я смотрю, ты сомлел уже… Давай-ка я тебе на диванчике постелю… Крепкая, видать, нынче у Клавдии самогонка получилась, с ног человека враз валит, и поговорить не дала…
Иван не помнил, как провалился в сон. Снилась ему Аня, но лицо ее почему-то было другим… Очень молодым было, свежим, румяным. Потом он вдруг догадался – да это и есть Аня, только совсем юная! И халатик на ней белый, и шапочка белая… И косы под шапочкой богатые, русые. Такая и есть, на Маню похожа, про которую только что Федор Васильич рассказывал. Еще и называл как-то нежно, вспомнить бы! Лазоревый цветок, вот как! Аня, Анечка, лазоревый цветок… Подойди ко мне ближе, Анечка…
А она стоит, не подходит. Смотрит грустно. Ладошки в карманы белого халатика просунула и стоит. И он тоже не может к ней подойти. Да что там, даже пошевелиться не может! Хотя кажется, что все так просто – протяни руки. И все. И обнять ее можно…
И еще ему было ужасно стыдно за себя. Стыд был почти видимым, материальным. Стоял прозрачной твердой стеной меж ним и Аней. Мучение какое-то, а не сон…
Открыл глаза на рассвете, когда за окном светлеть начало. Сел на диванчике, ухватил себя за голову, застонал от бессилия. Из кухоньки выглянул Федор Васильич, спросил участливо:
– Что, болит головушка-то, Иван Палыч? Это с непривычки она у тебя болит, ты ж непьющий. А моя голова ничего, приспособилась. Я как с вечера намахну стаканчик-другой, мне и спится крепче. Это вместо лекарства у меня, как Клавдия считает. Я, говорит, корвалол на ночь пью, а ты самогонку. Может, тебе опохмелиться налить, а? Говори, не стесняйся!
– О нет… Нет… – испуганно проговорил Иван, выставляя вперед ладонь. – Спасибо, Федор Васильич, не надо…
– Ну, как хочешь. Иди завтракать тогда. Я тебе кофейку покрепче сделаю. Сейчас еще яишенку с салом спроворю, я быстро…
– Не надо яишенку, Федор Васильич. Я только кофе попью.
– Ну-у-у, видать, совсем плохо самогоночка-то пошла… Организм у тебя к ней непривычный. Как теперь домой-то пойдешь, не позавтракавши?
– Да нормально…
– Сегодня похолодало чуток. Ничего, пробежишься по морозцу, очухаешься. Лесной воздух, он такой… От всех болезней лечит.
На воздухе и впрямь стало легче, и сам не заметил, как бодро отмахал весь путь до дома. Взбежал на крыльцо, хотел открыть дверь, но вдруг увидел, что она и не заперта вовсе. Катя, что ли, забыла закрыть, уходя на работу?
Увидев на кухне Лену, спросил удивленно:
– Ты… Как же? Почему ты дома, а не в больнице? Тебя ж только через неделю должны были выписать!
– Я смотрю, ты не очень и рад моему появлению… Извини, конечно, что раньше пришла. Но я тоже в этом доме живу, между прочим.
Лена говорила сухо и немного насмешливо, взглядывая на него изредка. Он снова проговорил виновато:
– Ты бы позвонила, сказала, что домой хочешь… Я бы встретил…
– А я звонила. Я весь вечер вчера звонила. У тебя телефон не отвечал.
– Да, я в лесу был. На обходе. Заночевал на кордоне у Федора Васильича.
– Ну да, я так и поняла… И не надеялась особо, что ты меня встретишь. Решила для себя, что нет у меня сейчас такой возможности – в больнице отлеживаться. Дома дел много. И со свадьбой Катиной еще ничего не понятно… Хорошо, что у Люды знакомая в загсе работает, перенесла регистрацию. Катя все же сходила, оставила заявление, послушала меня. Может, у нее и на дальнейшее ума хватит… Я сейчас сватам звонила, они вовсю к свадьбе готовятся.
– Но ведь Катя еще не решила ничего, Лен… То есть она решила просто отсрочку взять, потому что за здоровье твое переживает… Я думаю, надо сказать родителям Олега правду. Не ставить их в дурацкое положение. Хочешь, я сам поговорю с ними, Лен?
– Нет. Не хочу. И слышать об этом не хочу, понял? Катя выйдет замуж за Олега, это решено.
– Кем решено, Лен? Только тобой?
– А ты опять меня жизни учить будешь, да? Прошу тебя, не надо. Я вовсе в твоих советах не нуждаюсь. Я просто хочу счастья для своей дочери, хочу, чтобы она жизнь свою достойно устроила. Понимаешь ты это или нет?
