– Я ж на работе только на полчасика отпросилась! А на самом деле уже почти полтора часа тут с вами потеряла! Все, побежала я… Звоните, если что вдруг не так пойдет…
Катя проводила взглядом быстро удаляющуюся Людмилу, повернулась к отцу, спросила с нервным вызовом в голосе:
– Ну вот что это, пап? Зачем я согласилась, а? Ведь решила же для себя все… И не смогла на своем настоять… Я бесхарактерная, да, пап?
– Нет. Просто ты любишь свою маму, Катенька.
– Люблю, да… Но ведь она сейчас просто манипулирует мной, неужели ты этого не понимаешь?
– Отчего же? Прекрасно понимаю. И компромисс этот понимаю с переносом регистрации.
– Да, компромисс… Ради мамы… Так, глядишь, и до самой регистрации доберемся ради мамы, и до свадебного стола… И все окажется так, как мама хочет. Неужели мы с тобой бессильны перед ее манипуляцией, пап? Я думаю, что и этот сердечный приступ – тоже часть одной большой манипуляции!
– И тем не менее, Кать… Мама лежит сейчас в палате под капельницей. Через этот факт тоже не переступишь, правда?
– Да. Не переступишь. Откуда же столько смелости взять, чтобы переступить через него? Так и замуж выйдешь и не заметишь, как это само собой случилось…
– Кать… Хочешь, я сам с Олегом поговорю? Объясню ему все… Что ты его не любишь…
– Да бесполезно, пап. Он и сам прекрасно понимает, что я его не люблю. Для него это неважно, я знаю. Для него главное, что он сам любит… А на мои чувства ему плевать. Для него свои чувства главнее, понимаешь? И даже не столько сама по себе любовь ему важна, сколько важно непременно добиться своей цели. Целеустремленный такой чувак, недалекий и самонадеянный. Господи, где моя голова была, когда я соглашалась на все это, а? Такое ощущение, будто мне руки связали и кляп в рот засунули! Хотя это так просто кажется – только одно «нет» сказать… Ну почему мама меня не слышит, почему? Если я скажу «нет», она на весь свет кричать начнет, что я ее убиваю! Что час ее смертный пришел…
– А я думаю, тебе надо все же сказать Олегу. Сказать это твердое «нет». И пусть будет, что будет.
– Да ладно… Пойду я на этот компромисс, ладно. Схожу в загс, оставлю заявление об отсрочке. А когда мама из больницы выйдет, тогда и с Олегом поговорю, и родителям его скажу. Ладно, пойду я, пап… Мне еще на работу надо, там потеряли меня уже, наверное…
Иван кивнул, ничего не ответил. Что он мог ей ответить? Что и сам не знает, как ей помочь? Или что сам будто в капкан попал и не знает, как выбраться?
Как же он презирал себя сейчас за это незнание. За бессилие окаянное это. За бесхарактерность. Ощущал в себе тяжестью. Ну что же это такое, а? Не мужик он, что ли, совсем?
Отец, помнится, всегда говорил – слишком характер у тебя мягкий, Ваньша. Трудно тебе в жизни придется, очень трудно. На всякую силу да власть не наздравствуешься, а уметь сопротивляться все равно надо. Учись, Ваньша, учись… Бери силы, откуда можешь…
В лес надо идти, вот что. Он всегда уходил в лес, когда совсем плохо было. Там набирался жизненной силы, там приводил мысли в порядок. Из-за того и специальность себе «лесную» выбрал, наверное. Само собой как-то получилось.
Да, в лес… Переодеться надо только. Но это быстро можно сделать… И на целый день в лес, до темноты!
Решил пойти долгим путем – через просеку, Медвежье болото, потом через березовую рощу до Синего озера, а там и до кордона лесника Федора Васильича рукой подать. По болоту сейчас можно идти без опаски – уже сильно подмерзло.
Шел размеренно, по сторонам смотрел. Оглядывал свое хозяйство. Места были с детства знакомые, почти родные. Помнится, как мать их летом посылала в лес за ягодами да грибами. И надо было непременно полные корзинки набрать, не для баловства, как другие грибники-ягодники, а для заготовок на зиму. Мать сушила эти грибы, солила, мариновала… Зимой часто этими заготовками и пробавлялись. А ему, маленькому, вовсе не хотелось грибного супа, а хотелось мясного, чтобы плыл по избе сытный и плотный запах, чтобы в животе урчало вкусным предчувствием. Но был чаще грибной, ничего не поделаешь.
Однажды он потерялся в лесу, отстал от брата и сестер, так испугался, что и звать их громко не мог. Сидел под березой, скулил жалобно. Когда темнота сгустилась, приготовился совсем помирать-пропадать, лег на землю, зарылся носом в мох, замер. А кругом тишина такая, и редкие шорохи, и мох щекочет лицо… Брат Коля его там и нашел, схватил под мышки, поставил на ноги, начал ругаться:
– Ваньша, ты что! Ты почему не откликался, когда мы тебя звали! А если б не нашли тебя, а? Как бы перед мамкой ответ держали? Она и без того едва живая по дому ходит, а ты… Почему ты от нас отстал?
– Я не мог, я устал… Я сел отдохнуть немножечко… – начал оправдываться он и заплакал.
– Устал он! А мы не устали, что ли? – сердился Коля, оглядываясь на Лизу и Настю, жавшихся у него за спиной. – Правильно про тебя мамка говорит, что ты доходяга и недокормыш! И зачем она тебя только родила… Папка, когда пьяный домой приходил, бил ее, помню… А ты в животе еще был… Так и не увидел тебя папка-то. Помер, потом уж ты родился. Ну, пойдем, что ли, домой… Давай мне руку…
– Так и хорошо ведь, что папка-то помер… – осторожно предположил он, ухватываясь за руку брата. – Зато теперь мамку никто не бьет…
– Ну да. Не бьет. Но и кормить нас некому, мамка-то больная лежит все время, – деловито пояснил Коля, пробираясь через заросли папоротника. – Жалко мамку… Если помрет, куда мы тогда денемся? Кому мы нужны-то шибко?
Позже оказалось – нужны. Тому дяденьке и нужны, которого к ним на постой определили. Дяденьке, который для них отцом стал.
Он его больше всех любил. Может, потому что родного отца никогда не видел. Жался к нему все время, как зверек, любил засыпать рядом, спрятав голову у него под мышкой. И всю жизнь так прожил – рядом с отцом. И не знал даже, что отнял его для себя у другого ребенка. То есть у Ани… У той женщины, которая стала так дорога и любима и о которой все время теперь думает…
Аня. Анечка. Анюта. Имя как музыка. И сама она тоже как музыка… Как счастье сердечное, невыносимое. Из-за того и невыносимое, что невозможное…
Или возможное? Да черт возьми, отчего же нет? Ведь так все просто – взять и уехать… Бросить все. Оставить. Забыть…
Но как? Как оставишь? Лену в больнице с гипертоническим кризом – как оставишь? И это понятно, что сегодня у нее гипертонический криз. А завтра что-нибудь другое будет, не менее серьезное и уважительное. И для Кати у Лены что-нибудь тоже найдется. Кто любит манипулировать, тот на выдумки неистощим. И разберись потом, где настоящая правда, а где та самая манипуляция. Ведь на самом деле не знаешь, к каким последствиям может привести этот пресловутый гипертонический криз!
Наверное, есть мужчины, которые могут через это перешагнуть. Не поверить. Уйти. Мужчины с боевым характером, решительные и целеустремленные. Наверное, он не из таких. Правильно все-таки отец говорил про его мягкий характер и про то, что трудно ему в жизни придется. Вот и платит теперь – сердечным своим страданием. Душа живет в одном месте, а всеми силами рвется в другое…
