– Не надо… Потом… Я сейчас быстро оденусь, и пойдем на кладбище. Еще и забор надо посмотреть, что там за разрушения такие.
Оказалось, разрушения есть. Видимо, сильно тетя Люба сопротивлялась, уходить не хотела. Но Иван тут же предложил деловито:
– Я все поправлю, Аня, вы мне позволите? Тут работы немного. Вернемся с кладбища, и я все сделаю.
– Да вы что… Да как же не много! Да тут работы на целый день! – неловко возмутилась Аня, разглядывая нанесенный тетей Любой ущерб. – Мне неловко, Иван, правда! Получается, вы в такую даль ехали, а я еще и забор вас поправлять заставлю!
– Да ладно вам… Я ведь тоже в этом ущербе виноват, хоть и косвенно… Это ведь от меня тетя Люба не хотела уходить домой, верно? Она ведь как говорила? Этот мужчина ко мне пришел…
Аня хмыкнула, глянула на него с осторожной улыбкой. Он смотрел на нее спокойно, с легкой смешинкой в глазах. Очень хорошей смешинкой, вовсе не обидной для тети Любы. Понимающей.
Она только кивнула – ладно, мол. Согласна. Принимаю вашу помощь. Спасибо…
На кладбище она стояла чуть поодаль, чтобы не мешать ему. Не стеснять. Вон как человек сосредоточен, как серьезно относится к просьбе отца. Как внимательно смотрит на мамину фотографию, тихо шепчет что-то…
Показалось, мама на фотографии улыбается. Понятливо улыбается. И что эта улыбка ей тоже предназначена, не только Ивану. Даже засмущалась вдруг и отвернулась, захотелось возразить – ну что ты, ей-богу, мам… Он же к тебе приехал, не ко мне! Он поклон от отца привез! Вернемся домой, он заборчик поправит и уедет. И все. И больше не будет ничего…
Она и не знала, что Иван чувствовал то же самое. Этот непонятный страх, это не высказанное вслух – уеду, вот и все? И больше ничего не будет?
Ответ приходил сам собой – да, ничего не будет. А как ты хотел? Все же идет как надо. То есть… Всего лишь как надо. Приехал поклон отдать, отдал его, как мог, как умел. Ну, заборчик еще поправит, поможет женщине… Что в этом особенного, если он останется ненадолго и поправит заборчик?
Весь день он потом с ним возился, с заборчиком. И думал про Аню весь день. И все время поглядывал на крыльцо – не выйдет ли она во двор за какой-нибудь хозяйственной надобностью. И ловил себя на мысли – да что это с ним такое? Никогда ничего подобного о себе не знал… Чтобы все так пело и волновалось внутри. И тревожилось, и сомневалось. И пугалось при этом страшно – ведь уезжать надо…
Потому и работа никак не ладилась и затянулась до самого позднего вечера. Или он сам ее затянул… Чтобы снова услышать от нее, как вчера: «Ну куда же вы пойдете на ночь глядя, Иван? Оставайтесь…»
Ужинали в молчании, друг на друга не глядели. Оба понимали, почему молчат, почему друг на друга не глядят. И эта неловкость, это мучение стало в конце концов невыносимым. Надо было положить этому конец…
– Спасибо за ужин, Аня. Мне пора уходить. Там как раз поезд вечерний есть, я на него успеваю.
Аня едва заметно кивнула, ничего не ответила. Потом подняла глаза…
Лучше бы он не смотрел в эти глаза. Потому что все мысли и благие намерения тут же пропали куда-то – какое там «пора уходить», какой там вечерний поезд, на который он успевает? И вместо благих намерений только свой хриплый голос услышал:
– Аня… Я хочу вам сказать… Вернее, тебе сказать, Аня… Мне так трудно уйти, я просто не могу встать… Не могу… Не сердись на меня, пожалуйста.
– А мне страшно из-за того, что ты можешь уйти, Ваня… Не уходи… Сейчас не уходи, ладно?
Их бросило друг к другу с такой силой, что перехватило дыхание у обоих, и казалось, что ничего важнее в данный момент нет, кроме этого объятия. Что, если разомкнут руки хоть на секунду – умрут… Даже пошевелиться страшно было. Так и стояли долго, пока Аня тихо не проговорила ему в самое ухо:
– Останься, Вань… Пожалуйста, прошу тебя… Пусть это будет всего одна ночь, пусть… Но она нашей будет, Вань… Только нашей…
Уже поздней ночью, когда настырная луна все пыталась заглянуть в прореху между задвинутыми занавесками, они кое-как пришли в себя. Лежали рядышком, обессиленные, счастливые. Аня прошептала, улыбаясь в темноту:
– Я даже не знала, что так бывает, Вань… Сама о себе ничего не знала… Не знала, что могу быть такой страшно счастливой, просто до безобразия счастливой! Теперь я маму свою прекрасно понимаю, да! Вот ты утром уедешь, а я все равно счастливой останусь, я знаю. Потому что буду знать, что ты есть…
– Мне и правда надо утром уехать, Ань… Я должен, у дочки свадьба скоро…
– Да я понимаю, все понимаю, не оправдывайся, не надо! Я ж тебя не удерживаю, что ты! Я так тебе благодарна, Вань! Теперь я знаю, что буду счастлива… Буду вспоминать тебя, жить мыслями о тебе. Ты всегда будешь рядом со мной, Вань…
Он хотел ей что-то ответить, да горло перехватило. Не смог. Да и что он мог ей ответить? Что тоже будет думать о ней, что не сможет забыть? И будет этой памятью счастлив? Да, все так… Но как же горько от этого все-таки… От невозможности быть рядом – горько…
Утром она вышла его проводить. Стояла на морозном крыльце, как юная Кончита, накинув большой платок на голову, – «я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу…» Он обнял ее, прижал к себе, сглотнул в себя горечь горькую, невыносимую. Потом спохватился вдруг запоздало:
– Я ж твой телефон даже не записал… Дай мне свой номер телефона, Ань…
– Не надо, Ванечка. Не надо… Зачем? Так нам тяжелее будет, не надо. Ты просто знай, что я люблю тебя, что я всегда думаю о тебе, что я рядом с тобой… Я тебя никогда не забуду, Ванечка, слышишь?
– Слышу, Ань… Я тоже тебя очень люблю. Если бы я мог просто взять и остаться! Если б мог…
– Все, Вань, иди, а то опоздаешь. Надо ехать, тебя ждут… И помни – я всегда буду рядом с тобой. Ты почувствуешь… Иди, Вань, иди…
Он потом не помнил, как шел до станции. То бежал, чтобы не опоздать на поезд, то поворачивал обратно. Потом снова бежал, чтобы не опоздать…
Уже в поезде подумалось вдруг – да что он наделал, идиот! Зачем ушел, надо было остаться! Зачем сам себе сердце напополам разорвал? И как теперь жить дальше – с этим разорванным сердцем? Ведь оно не простит… Счастье не может жить с сердцем в раздоре, правда? Ведь оно теперь есть у него, это счастье!
Да, есть… Но и голос разума тоже есть, никуда от него не деться. Вон как громко командует – приди в себя, мол, опомнись. Оглянись на свою предыдущую жизнь – ее нельзя отменить. Обязательства, работу, семью… Нельзя отменить, нельзя!
Глава IV
– Ну что, все душевные папины приказы исполнил? Надеюсь, на этом успокоился, можешь дальше жить?
Лена смотрела на него, улыбаясь. И вроде хорошо смотрела, по-доброму. А его словно перекорежило от вспыхнувшего внутри раздражения – так покоробила эта насмешливость в ее голосе! Даже сам испугался – никогда он раньше по отношению к жене такого не испытывал.
