Я был облачен в дорогущий темно-серый костюм с искрой и галстук за триста солидов. На голове помещалась прическа, а не то безобразие, которое возникло там после моего двухдневного висения на скале. А потому мы опаздывали.
— Как только ты не вернулся, когда обещал, — доносился, словно издалека, голос Марка. — Мы решили: что-то случилось. А, если случилось, то неспроста. Поэтому я ввел в город войска. На всякий случай. Лучше сжечь несколько лишних тонн бензина, чем проморгать заговор.
Марк был явно доволен собой.
— Ничего, все тихо, — продолжил он. — Да, попробовали бы они высунуться! Так вот теперь эти… — он кивнул в сторону улицы, явно имея в виду всех японцев, — требуют объяснений. Надо выступить по телевидению. Я сначала отказывался, но Господь сказал: «выступай». Что тут поделаешь? Только, какой из меня к черту оратор! Так что давай. Твоя работа.
— А? — я посмотрел на него сонными глазами. — А, что я им скажу?
— Ну, я же все объяснил.
Я вздохнул.
— Слушай, у тебя нет ничего бодрящего?
Марк извлек из бара (все-таки хорошая машина длинный «Линкольн») плоскую бутылку коньяка. Протянул мне.
— Марк, я от этого только сплю!
— Ерунда! Давай! Пару глотков. Все зависит от дозы.
Я отхлебнул. Густая жидкость обожгла горло. Кажется, действительно, стало лучше.
Было жарко. Свет юпитеров нещадно бил в глаза. Я сел за стол рядом с ведущей теленовостей. Очаровательная японка посмотрела на меня и улыбнулась. Включили камеры. Ведущая поклонилась невидимым зрителям и обернулась ко мне. Я неуклюже изобразил поклон.
— Господа! Меня просили дать объяснение по поводу ввода войск. Не беспокойтесь. Вам ничего не угрожает. В столице существовала угроза заговора, и мы приняли превентивные меры. В настоящее время ведется расследование. Пока я не имею права оглашать его результаты, но мы уже располагаем некоторыми сведениями. Часть имен заговорщиков уже известна. В связи с этим я объявляю Срок Милосердия. В течение пятнадцати дней всякий добровольно признавшийся в своих преступлениях и принесший покаяние будет освобожден от наказания. Надеюсь на ваше благоразумие.
— А ты здорово блефовать умеешь, — восхищенно шепнул мне Марк после выступления. — Поехали.
— Куда опять?
— Как куда? В аэропорт, встречать Господа.
— Марк — четыре с плюсом, Пьетрос — четыре с минусом, — усмехнулся Господь.
Он сидел на открытой веранде дворца, попивал зеленый чай и выслушивал наши доклады. В небе гасли последние краски заката, и на западе над желтой сияющей полосой вспыхнула первая звезда.
— Что я не так сделал? — вздохнул Марк.
— Надо было дать заговорщикам проявить себя.
— Это было очень рискованно.
— Зато полезно.
— Да и были ли заговорщики? Возможно, я просто перестраховался…
— Был мальчик, был, — задумчиво проговорил Эммануил. — Я в этом уверен. Кстати, Пьетрос, ты здорово придумал насчет Срока Милосердия. Иначе я бы влепил тебе тройку.
— Просто, знаю историю.
— Угу! Историю Инквизиции. Как это пришло тебе в голову, Пьетрос, ты же всегда был противником этого Установления?
— С недосыпа, — честно признался я.
— А-а… Значит надо поменьше давать тебе спать. Тогда к тебе в голову приходят лучшие мысли. А, где дневник твоего знакомого?
Я протянул ему дневник Сугимори.
— Там интересная фраза про разделение ордена.
Господь бегло просмотрел дневник. Нашел это место и зашифрованный фрагмент.
— Нет, пожалуй, тебе все же пять с минусом, Пьетрос.
Протянул тетрадку Марку.
— Пусть Служба Безопасности этим займется. Ты пока свободен, Марк. Мне надо поговорить с Пьетросом.
— Я убил человека, — сказал я, когда Марк ушел.
— Оставь, Пьетрос! Ты поступил совершенно правильно. Садись. Я оставил тебя не за этим.
Я поразился неожиданной чести сидеть в присутствии Господа, но подчинился.
— У меня к тебе тяжелое поручение. Боюсь, ты будешь возражать. Поэтому начну издалека. Я знаю, что тебя волнует, и хочу развеять твои сомнения.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Мы проехали множество стран и везде установили нашу власть. Ты человек слишком умный и прилежный, чтобы не понять, что люди в этих странах верят в совершенно разные вещи. Тебя не обманешь грубой эклектикой религий, потому что они противоречат друг другу. И ты думаешь о том, что мой Символ Веры ложен, потому что нельзя быть одновременно Христом и Буддой. Они учили совершенно разным вещам.
— Но, Господи!..
Он поднял руку.
— Помолчи!.. Я вижу в твоей душе, и мне не нужны оправдания. Да, религиозная мораль похожа, аскетика — очень похожа. Но первое объясняется стремлением к стабильности общества, а второе — человеческой психологией. Цели же совершенно разные. Царствие Небесное и Нирвана — не совместимы друг с другом, потому что первое полнота жизни, а второе — угасание, сухое дерево, потухший светильник, пустота. Ведь так?
— Буддисты говорят, что их Пустота — совсем не то, что пустота в европейском понимании, — слабо возразил я. — Варфоломей рассказывал об одном китайском поэте, который достиг просветления, услышав звук ручья, бегущего по долине. Тогда он сочинил стихотворение:
Звук ручья в долине — Язык Вселенной, краски гор — все они
Чистое Тело.
Как смогу я повторить на другой день
Восемьдесят четыре тысячи стихов прошлой ночи?
«Восемьдесят четыре тысячи стихов»… Разве это пустота?
— Молодец, Пьетрос, учишься. Ты облегчаешь мне задачу. Но я этим не воспользуюсь. Иначе твои сомнения вернуться опять. Боюсь, что принц Шакьямуни не учил дзэн, хотя дзэн-буддисты и придерживаются по этому поводу противоположного мнения.
— Никто не знает, чему на самом деле учил Будда.
Господь улыбнулся.
— Я не собираюсь реформировать хинаяну. Все равно, по крайней мере одно противоречие останется. «Как смогу я повторить…» Все слишком мимолетно. Реальность не может вместить в себя просветленное сознание. Для буддиста реальность — зыбь на поверхности мироздания, для христианина — творение Божие. Как это примирить?
Я задумался. Мне казалось, что ответ где-то близко и очень прост. Эммануил внимательно смотрел на меня.
— Пьетрос, что такое электрон, частица или волна?
Черт! Вопрос для средней школы.
— И то, и другое. Корпускулярно-волновой дуализм.
— Умница, помнишь. А протон?
— То же.
