— Ты очень остроумен. А ты понимаешь, что будет, если я остановлю солнце, глупый человек? Взять его! — приказал он гвардейцам. Пойдемте!
Господь спустился с трона и вышел на улицу. Все пошли за ним.
— Смотрите, — сказал он и поднял руку, указывая на солнце. — Я приказываю земле остановиться. Пусть Фань Сы привяжут к столбу на площади Тяньаньмень. И знайте, что вечер не наступит, пока он не попросит у меня прощения и не признает Верховным небесным владыкой Шанди. А пока не наступит вечер, не давать ему ни пить ни есть.
Я посмотрел на часы, потом на небо. Около двенадцати. Солнце стояло в зените.
Фань Сы увели, а мы вслед за Эммануилом вернулись в Тронную палату, и Господь взошел на трон, и как ни в чем не бывало, продолжил церемонию, даже не потрудившись сменить поврежденный пулями халат.
Поздравления продолжались долго, очень долго. Среди прочих здесь были послы Кореи, Непала и Лаоса, стран, чьи правительства благоразумно решили сразу признать Эммануила, а не ввязываться в безнадежную войну. Все преклоняли колени перед новым императором и приветствовали его, и я заметил, что в этом момент у каждого из них на тыльной стороне ладони появляется черный Символ Спасения.
Так прошло часов пять. Было жарко, душно и я уже порядком устал.
— Петр, — услышал я шепот Марка. — Посмотри на тени.
— Ну и что?
— Они не двигаются.
— Ерунда! Господь пошутил.
— Почему?
— Потому что мы еще живы.
Марк вопросительно взглянул на меня.
— Марк, я конечно не физик, но это задачка для средней школы. Скорость вращения земли приблизительно 436 метров в секунду для точек, расположенных на экваторе. Ну, у нас немного поменьше. А теперь представь себе ветер со скоростью 436 метров в секунду. Если земля резко остановится, с нее просто все сдует.
— Да? Ну ладно. Может быть, мне показалось.
После этого церемония продолжалась еще часа три. Полный рабочий день, блин! Когда, наконец, все закончилось, мы вышли на свежий воздух. Я посмотрел на небо. Солнце стояло в зените. Кстати огромная толпа, вывалившая из Тронной залы, занималась собственно тем же самым — смотрела на небо.
— Марк, — спросил я. — Сколько на твоих?
— Сколько, сколько? Тут и смотреть нечего! Восемь часов.
Нас окликнул Иоанн.
— Господь назначил нам всем аудиенцию. Завтра в полдень. В Тронной палате сохранения гармонии. Он хочет сделать какое-то объявление только для апостолов и приближенных.
— В полдень? — переспросил я. — Иоанн, как ты на это смотришь? — и я кивнул на небо.
— Без энтузиазма. Не люблю спать при свете.
— Но ты хоть понимаешь, что землю нельзя остановить плавно и без последствий, словно это личный автомобиль!?
— По законам физики нельзя. А ты уверен, что он не властен над законами физики?
— Кто его знает? — вздохнул я. — После той истории с неразорвавшимися бомбами я уже ничему не удивлюсь.
— Ладно, — улыбнулся ангелочек. — До завтра.
— Слушай, — сказал Марк, когда мы остались вдвоем. — А, может быть, это массовый гипноз?
— «Это не гипноз, это глинтвейн», — вспомнил я Матвеев рассказ в ту мою первую ночь после освобождения из Московской инквизиционной тюрьмы и вытер пот со лба. От гипноза было весьма жарко.
В этот «вечер», который так и не наступил, я затащил Марка к себе, и мы пили холодное баночное пиво и смотрели телевизор. По «ящику» вещали обалдевшие журналисты и показывали попеременно на небо и на часы. А также, конечно, авторитетно рассказывали про то, что все сдует, и делали предположение про гипноз. Воистину, монотонные и ограниченные мысли сходятся!
— Правда, — заметил один из тележурналистов. — Мы не располагаем официальным императорским указом об остановке земли. Известно только, что пока презренный преступник Фань Сы не раскается в своем мерзком злодеянии и не признает Тяньчжи Верховным Небесным владыкой, солнце не зайдет.
— Но, если у нас не наступит вечер, то это значит, что в Америке не наступит утро, — вслух размышлял я. — Марк! Лови Штаты!
Марк потыкал пальцем в «ленивку». Ничего. Один Китай.
— Дай сюда! Ничего не умеешь!
Я погонял частоты. Ни фига! Как будто вся земля исчезла. Осталась одна Поднебесная.
Переключились на Шанхай. Все то же самое. Солнце показывало полдень, а часы полночь. Еще объявили о том, что потеряна связь со спутниками на орбите. Со всеми. Теперь понятно, куда делась Америка. Я усмехнулся.
Марк с надеждой посмотрел на меня.
— Ты что-нибудь понял?
— Откровенно говоря, ничего. Так мелочь, — вздохнул я. Распрощались около часа. Оказывается, я тоже не любил спать при свете. Несмотря на задернутые шторы в окно било полуденное солнце. К тому же становилось все жарче. Я промаялся бессонницей до четырех утра (по часам), встал, с ненавистью взглянул на неподвижное солнце и выпил снотворное. Проспал до одиннадцати. Солнце висело на прежнем месте.
Тронная палата сохранения гармонии была несколько меньше и скромнее той, где происходили поздравления. Эммануил сидел на тронном кресле, чуть подавшись вперед, опираясь локтем на подлокотник и подперев голову рукой, и исподлобья недобро смотрел на нас. В окна сияло полуденное солнце.
— Ну, что все собрались? — устало спросил он и выпрямился. — Речь пойдет о Варфоломее. Два дня назад я получил от него письмо, в котором он просил меня разрешить ему совершить самоубийство, поскольку в подземном даосском храме он пропустил ко мне Люй Дунбиня, что только благодаря чистой случайности не послужило причиной моей смерти (гм… если бы это было возможно). Итак, несмотря на то, что многие из вас повели тогда себя значительно хуже, — он выразительно взглянул на нас с Иоанном. — Я решил удовлетворить просьбу Варфоломея и разрешаю ему совершить то, что он хочет, — я заметил, как побледнел наш синолог. — Но это должно произойти публично и в соответствии с самурайскими традициями, когда мы будем в Японии. Поскольку, я хочу, чтобы апостолы научились настоящей преданности, а японцы увидели, что мои воины обладают не меньшей силой духа, чем самураи.
Варфоломей преклонил колено и склонил голову.
— Можете идти, — сказал Эммануил.
Мы с Марком вышли из зала вслед за Варфоломеем.
— Варфоломей уезжай, — шепнул я. — Тебя же никто не держит. Ты не арестован.
— Никогда. Я тогда потеряю лицо. Ты понимаешь, что такое «потерять лицо»? Это значит лишиться всего: чести, положения в обществе, уважения — стать изгоем.
— Да плюнь ты на это «лицо»! Жизнь дороже. Ты же европеец!
— Европеец? — Варфоломей усмехнулся. — Многие годы я изучал восток. Писал статьи, защищал диссертации. Интересно, смогу ли жить, как они? Точнее умереть. Считайте, что я ставлю научный эксперимент на себе. Пойдемте!
