Теперь ступни горели! Это уже совсем ни в какие ворота не лезет!
Она плотно сжала губы и не произнесла ни слова, пока Бишоп не надел туфельку и не завязал шнурки. Медленно поднявшись, он встал перед ней.
Она посмотрела на винные пятна на его пыльной серой тунике и объявила:
— Будете спать в каморке управителя. Я пришлю служанку за вашей туникой. Ее необходимо постирать. Ничего не смыслю в стирке, поэтому не хочу ее испортить. Пусть стирает прачка. И еще: я знаю о проклятии не больше вашего. Но мне очень странно видеть столько молодых людей сразу.
Черные брови вопросительно поднялись.
— Bы и ваши люди. Все молоды.
— Дюма, моему лейтенанту, не менее сорока! Почтенный пожилой возраст.
— Вы называете это почтенным пожилым возрастом? Криспин, наш комендант гарнизона, дожил до шестидесяти восьми! А вам, полагаю, еще нет двадцати пяти, несмотря на опыт, который светится в ваших глазах.
— Достичь шестидесяти восьми и все еще ходить, говорить, не потерять разума и при случае браться за оружие? Поразительно!..
— Это верно. И я не хочу, чтобы вы умерли. Бишоп втайне обрадовался такому заявлению.
— Но почему?
Похоже, она сама только сейчас поняла, что сказала, и мгновенно замкнулась, как раковина моллюска.
— Потому что вы так восхищаетесь моими выдающимися частями тела?
— В-возможно, — выдавила она, уставившись в пол. Бишоп расплылся в улыбке.
— Я пробыл здесь почти четыре часа и все еще дышу! — воскликнул он, прижимая ладонь к грязной тунике. — И мое сердце все еще бьется.
Он взял ее руку и прижал к своей груди.
— Действительно бьется. Очень сильно. И по-моему, чаще, чем несколько минут назад. Интересно почему?
Бишоп быстро отвел ее руку.
— Бьется, как ему и полагается, — заверил он. — Думаю, что я в безопасности, особенно еще и потому, что моя смерть повлечет за собой не только вашу, но и вашего деда. Вряд ли те, кто насылает проклятие, этого хотели.
— Вы правы.
— Я докопаюсь до правды, Меррим. Должен докопаться. Вы сами понимаете, что уехать я не могу. Если я не выполню поручения короля, тот воткнет меня головой в каменную стену.
Меррим улыбнулась шутке, показав глубокую ямочку на левой щеке. Первая искренняя улыбка, которой она его одарила.
— Значит, боитесь короля больше, чем древних проклятий?
— Еще бы не бояться! А вы верите, что проклятие было создано специально для вас и что какие-то друиды сотни лет назад объявили: «Это для Меррим де Гай и ни для кого иного? А вы верите, что мои волосы красны, как огонь? Красны, как смертный грех?
Он оглядел ее буйные рыжие волосы, яростно взметенные сухим ветром, и кивнул:
— Да. По крайней мере они красны, как огонь, и горят ярче смертного греха.
Она не успела опомниться, как он коснулся ее волос, медленно, не отводя взгляда, навил на пальцы рыжие пряди и потянул к себе.
Меррим тряхнула головой, и Бишоп мгновенно отпустил ее волосы.
— Мои глаза действительно зеленее яда желания?
— Нет. Твои глаза зелены, как сама похоть. Девушка недоуменно хлопнула глазами. Если Бишоп не ошибся, а он знал, что не ошибся: что ни говори, а он все же мужчина, — девчонка залилась краской.
— Что вы знаете об этом ключе? — не теряя времени, спросил он. — «Тот враг потерпит неудачу, кто ключ заветный заберет».
— Странная строчка, но я ничего не знаю о ключе. И никто не знает, даже дед.
— Значит, проклятие защищает всех рыжих зеленоглазых женщин, которым случится жить в Пенуите?
Меррим ничего не ответила.
— Ладно, тогда скажите, есть ли на конюшнях замка кобыла в охоте?
— Да… моя кобыла Локли. Но у нас нет жеребца, достойного ее покрыть.
— Мой Бесстрашный так и рвется в бой. Он заржал, почуяв ее, и она ответила.
— Я подумаю об этом. Мне нужно знать его родословную, сэр Бишоп. Кроме того, я должна сама осмотреть его. Убедиться, заслуживает ли он такой кобылы, как Локли.
— Клянусь израненными коленями святого Катберта, что Бесстрашный — чистокровный конь. И сможет достойно выполнить свою миссию.
— Опять вы шутите. Я не знаю никого, кто шутил бы так много, как вы.
— Считаете это одним из моих многих выдающихся качеств?!
— Я слишком мало знаю вас. Да и говорили мы только за ужином. Но все это очень странно.
— Можете познакомиться с Бесстрашным. Если это поможет заполучить кобылу, он, вне всякого сомнения, будет очень рад. Вы должны объяснить все об ожидающей его награде просто и прямо. Никаких цветистых слов. А я, как волшебник, могу мысленно приказать ему, и он поймет.
— Вы хвастаетесь, будто способны предсказать дождь, так что, возможно, ваш чертов конь действительно понимает людскую речь! Я не верю, что молодой человек может быть волшебником. Все волшебники старые и бородатые, а их глаза сверкают безумным светом.
— Но любой волшебник когда-то был молодым.
— Все равно не верю. Вы человек, просто человек, хотя и очень умный.
— Значит, вы считаете меня умным?
— Нет, я хотела сказать не это.
— Ничего, вы еще увидите. А теперь о проклятии. Кельтские друиды не умели писать.
— Проклятие передавалось от отца к сыну ил и дочери. И так — каждое последующее поколение. Именно дед лорда Веллана велел его записать. Больше ничего не известно.
Она лгала, это ясно.
Он едва справлялся с нахлынувшим раздражением. Что тут происходит?
— Говорят, что друидские жрецы сажали пленников в деревянные клетки и сжигали их по ночам, чтобы греться и одновременно приносить жертву богам. Можете себе представить этот запах? — бросил он.
— Когда моего третьего мужа рвало белой пеной, вонь была абсолютно невыносимой, — вздохнула она.
О таком и думать не хотелось.
— Итак, — продолжал он, — бернские ведьмы — это небольшая женская секта, члены которой разрисовывали тела белым свинцом, красили волосы цветом черным, как их грешные души, и втирали в зубы красные ягоды бузины, чтобы показать свою свирепость и желание впиться в живую плоть, — так вот, даже они теперь почти исчезли, поскольку презирали мужчин. Трудно продолжать род, если некому излить семя в утробу женщины.
Девушка покачала головой.
— Моя бабушка уверяла, что бернские ведьмы не презирали мужчин. Они просто им не доверяли. Видели, какой ужас несли с собой мужчины, знали, что те же самые мужчины способны уничтожить их, если бы могли. Вы, конечно, не станете этого отрицать?
