Жёлтая карточка в папке гласила: «Стойкость, дух соперничества, воля к победе». Муха, полукоматозная от жары, заползла Старцеву на руку и остановилась между двух выпирающих вен. Капли пота, которые он ясно ощущал на фоне подступающей головной боли, прожигали дорожки на затылке.
«Сосредоточься», – подумал Старцев.
Он сказал:
– Коле восемь лет.
Мальчик набрал в грудь воздуха:
– Восемь с половиной.
– Пожалуйста, не перебивай доктора, – сказал Туркин.
– Он вовсе не перебил… и спасибо, Коля, за то, что поправил меня. Почему вы решили, что в таком возрасте ему не хватает стойкости?
– Он боится контрольных по математике.
– Когда мне было восемь, я их, наверное, тоже боялся.
Туркин подался вперёд:
– Он медлительный, отстаёт от своих одноклассников. У него тройка по математике. «Удовлетворительно», понимаете?
Старцев хлопнул ладонью по столу – он это сделал, чтобы стряхнуть муху, но от хлопка о дерево его прорвало.
– Тогда, быть может, Коля – это следующий Менделеев. Менделеев в школе получал посредственные оценки. Вы сами, господин Туркин, когда-нибудь получали по математике что-нибудь выше тройки?
Тот снова подался вперёд:
– Доктор, вы уверены, что правила вашей клиники позволяют оскорблять клиентов?
«Отступи, обдумай. Не срывайся, только не на них, старик».
– Пожалуйста, забудьте, что я сказал. – Старцев расправил пальцы веером и похлопал по столу. – Должно быть, дело в жаре. Кондиционер не работает уже несколько дней.
– Отвечая на ваш вопрос, доктор, да, мы уверены, что он отстаёт, – сказал Туркин, – потому что наш психолог объяснил нам, что если мы не начнём действовать сейчас, то Коля никогда не раскроет свой потенциал.
– Потенциал… Простите, господин Туркин, но его потенциал, по определению, сейчас прямо перед вами.
Муж и жена уставились на него. Коля снова оглянулся на дверь… нет, не на дверь, вдруг понял Старцев – мальчик смотрел на полку, на аквамариновые крылья под стеклом.
– Тебе нравятся мои бабочки?
Коля резко повернул голову и выпрямился. Он не выглядел напуганным, скорее встревоженным. Он наверняка ощущал напряжение в комнате, но в восьмилетнем возрасте не мог осознать всю серьёзность разговора. Его пальцы отпустили динозавра и потянулись к руке матери.
– Ну давай, отвечай, – сказал Туркин.
– Мне нравятся жуки, доктор. То есть насекомые. Они непохожи на нас, как инопланетяне…
Что-то сжалось в груди у Старцева. «Сколько маленьких миров мы растоптали. Только на это мы и годимся – разрушать бесценные маленькие миры.
Ты не можешь, не можешь умолять их».
Туркин пожал плечами:
– Все выходные проводит в саду…
Его жена сказала:
– У нас большой сад.
– …фотографирует жуков и всяких букашек, представляете? Печатает фотографии, а потом целый час раскладывает их у себя на столе.
Старцев, не подумав, сказал:
– Я тоже каждое утро переставляю своих бабочек.
Он тут же пожалел о своих словах, о той части себя, которой не хотел делиться.
– Зачем вы их переставляете, доктор? – сказал мальчик.
– Я… Это не важно. – Старцев словно во сне взглянул на бабочек, жалея, что не может посмотреть на них глазами мальчика. Затем он спохватился и вернул мысли в более практичное русло. – Господин Туркин, Коля может стать энтомологом или ботаником. Вам стоит гордиться – у большинства детей в его возрасте вообще нет хобби.
Мальчик захлопал ресницами, и Старцев подумал: «А они его совсем не хвалят».
Туркин фыркнул:
– Тоже мне хобби. Я не для того его ращу, чтобы он стал неудачником. Вы когда-нибудь слышали о ботанике-миллионере, доктор? Деньги и успех лежат в финансовом секторе.
Госпожа Туркина извиняющимся тоном сказала:
– Мы хотим, чтобы он стал победителем.
Старцев положил голову на пальцы – «Думай, думай…» – как шахматист, пытаясь просчитать свой следующий ход. Ему хотелось, чтобы солнце перестало палить, ему хотелось, чтобы уже наступил вечер. Акварельные крылья теперь казались глазами, укоризненно глядевшими на него с полки.
– Операция, Коля, – сказал он, – ты понимаешь, что она подразумевает?
Мальчик поколебался и взглянул на отца:
– Я хочу стать сильным.
Старцев повернулся к Туркину:
– Мы можем переговорить наедине?
– Ну, если так уж нужно… Сын, подожди снаружи.
За стеклянной перегородкой у двери, в вестибюле, Колин силуэт ссутулился в кресле. Он болтал ногами, едва касавшимися пола, и возился с ногой игрушечного динозавра.
Господин Туркин сказал:
– Что это за семейная оценка такая? Я не понимаю, чего вы пытаетесь добиться, доктор, но я уже почти готов уйти отсюда и переговорить с тем, кто руководит этим заведением.
– Мне бы хотелось описать вам процедуру, – сказал Старцев. – Потому что некоторые думают, что мы проводим её при помощи магнитов и лазеров. На самом деле происходит вот что: мы вводим пациенту общую анестезию, а затем снимаем кожу, – он сделал жест, словно приподнимал шляпу. – Пилим кость. Затем хирург берёт скальпель и делает надрез в мясе – к этому времени мозг уже становится просто куском мяса, и его нужно надрезать, чтобы машины проникли внутрь и перекроили нейронные связи. Доктор, обслуживающий машины, периодически светит фонариком в отверстие, чтобы проверить, что ничего не застряло, и если вы в этот момент заглянете внутрь, то увидите, как металл орудует внутри мозга. Внутри человека. По моему опыту, операционную покидает не тот человек, который в неё вошёл. Что бы вы ни думали, это не улучшение.
Они молчали.
– Вы осознаёте, как возникла процедура подсадки характера? – сказал Старцев. – Она отделилась от другой операции – «пересадки личности», как мы её называли.
Они по-прежнему молчали.
– Она разрабатывалась для лечения шизофрении.
– Я знаю, – сказал отец. – Мы все изучили в интернете прежде, чем пришли сюда. Подсадка характера по сравнению с этим – тривиальная операция. У вас даже регламент есть – привитые качества должны составлять не более десяти процентов, и всё такое… – Он махнул рукой.
– Господин Туркин, как мне кое-кто однажды сказал, научного определения личности не существует. Невозможно определить вас или меня. Сколько черт можно изменить, прежде чем прежняя личность перестанет существовать? Двадцать процентов? Сорок? Сорок пять? Если вы поведёте сына на рыбалку, и она станет для него самым потрясающим приключением, а через год он даже не сможет вспомнить, чему так радовался – он всё тот же человек?
