Его передёрнуло, и он повернулся к красному галстуку.
– До свидания, мистер Дийкстра.
Лишь заняв место в автобусе, он позволил себе осознать, что произошло. Джинн исполнил желание. Вот и всё. Не считая запотевших окон, дребезга двигателя и вони протёртых кожаных сидений, это был тот самый миг, который он воображал себе на протяжении последних шести месяцев.
Но чувствовал он себя совсем не так, как в своих фантазиях.
Эндрю вытащил телефон и начал просматривать жильё в Лагоа, однако поймал себя на том, что вслепую прокручивает страницу. Сломанная домашняя утварь, обугленная плоть и Санта-Фе, девочка в Санта-Фе – он проговорил все эти ужасные вещи, пусть он всего лишь ответил утвердительно. Да, тогда на складе всё это казалось невозможным.
В его сознании мгновенно всплыла мысль: «Деньги уже на твоём счёте, старик, теперь ты убедился, что всё возможно?»
Был ли он в ответе за смерть мистера Кларксона? Неужели его желание убило девочку с меланомой?
Эндрю помотал головой; сосредоточился на странице в телефоне, и вот тогда начали выплывать детали. Вот его любимая вилла в местечке Алгарви. Теперь, когда она была почти у него в руках, он вдруг осознал, насколько мала спальня – благодаря специально подобранному ракурсу, на фото она казалась больше, но на самом деле комната, судя по всему, была размером с его кухню.
Он набрал в поисковике «Лагоа», и тот выдал ему изображение той же прибрежной полосы, которая так воодушевила его полгода назад, когда он проходил мимо рекламного щита в окне одного из туристических агентств. Только теперь угол изображения был шире, а время суток иным. Не осталось ни золотистого сияния, ни бирюзы, а на смену им пришли коричневый и серый в рассеянном невыразительном свете.
По песку, наверное, были разбросаны пустые пивные банки.
Кончиком пальца он нарисовал кружок в запотевшем пятне на окне автобуса. Всё возвращается к исходной точке; он увезёт Марго от одного ряда мусорных баков к другому.
Дверь, сломанный лифт, лестница, дверь.
– Это ты, Эндрю? – донёсся из гостиной голос Маргарет.
– Я думал, ты уже ушла на работу, Марго.
Она вышла в прихожую.
– Как раз собираюсь уходить – с утра работала из дома. Я же тебе вчера говорила, ты разве не помнишь?
Не ней было коктейльное платье, волосы убраны в аккуратный шиньон, и она казалась на пять лет моложе своего возраста.
– У тебя в офисе перебои с электричеством, Эндрю?
– Тебе нравится наша квартира? – сказал он.
Она посмотрела на него.
– Милый, ты ведь понимаешь, что ведёшь себя странно, да? Я даже не помню – ты хоть когда-нибудь приходил домой в двенадцать? С тобой всё хорошо?
– Тебе нравится наша квартира?
– Да. Да, вообще-то нравится, раз уж тебя это так интересует. Она уютная.
– И тебя не волнует, что окна выходят на мусорку?
– Только половина окон. – Маргарет потянулась за обувью. – Другая половина смотрит на улицу.
– Да. На шумную улицу.
– Ты помнишь, как в прошлом году устроили уличный фестиваль, и мы сидели на подоконнике?
Он вспомнил. Осенний вечер, небо дышит холодом, белые уличные столики усыпаны светлячками фонарей.
А ещё он вспомнил, как Маргарет, чуть улыбаясь и слушая переливы джазовых аккордов, сказала: «Как же тут здорово, правда?»
Неужели ей здесь нравилось? Неужели Лагоа была лишь его мечтой, его собственной попыткой сбежать?
Она сказала:
– Ты ведь знаешь, что мы в любой день можем так посидеть? Необязательно ждать особого повода. Почему бы не сегодня? Посидим на подоконнике, попьём кофе. Поищем лица в облаках.
Горечь во рту, как от зелёного чая. Что он ей скажет? Что не заслуживает того, что она предлагает; что он пытался исправить их жизнь и, возможно, по ходу дела убил ребёнка?
– У меня болит голова, Марго. Извини. Я поэтому и вернулся домой. Не могу сосредоточиться, голова просто раскалывается.
– Вот как. – Она перестала обуваться и выпрямилась. – Снова мигрень?
– Не знаю. Наверное, нет. Просто обыкновенная адская головная боль, не беспокойся.
– Я посмотрю, есть ли у нас таблетки. – Она повернулась было в сторону кухни, но он поймал её за руку.
– Марго, всё хорошо. Правда. Я прилягу, а когда проснусь, буду как новенький.
Он положил руку на дверь, когда она её закрыла.
* * *
Потребовался почти целый день, чтобы поезд приполз из Канзас-Сити в Санта-Фе. Прилететь самолётом было бы проще, но Эндрю ненавидел летать. Он не сказал Маргарет правду; в её мире он полетел в командировку в Калифорнию.
Он делил купе с коренастым парнем в протёртых джинсах и футболке с надписью «Супер Райдер». У парня был взгляд грустного щенка, и он, похоже, балансировал где-то на грани между сном и явью; а ещё он храпел – точнее, Эндрю так думал, пока не услышал, как он издаёт тот же звук, глядя в окно. Может быть, у него были проблемы с носом. Или, может быть, это вовсе не храп, а горе, поделённое на спазмы, ищущее выхода.
В кармане Эндрю зашевелился телефон. Марго не должна была услышать шум поезда. Он мог подождать до следующей станции и там перезвонить, но кто знает, надолго ли они остановятся и насколько длинным будет разговор.
«Извини, я на совещании». В СМС-чате всплыл зелёный пузырь – ещё один шаг к той яме, которую он сам себе выкопал.
Мимо проносились лысеющие холмы, изредка – картонные коробки домов или облупившиеся телефонные столбы. В какой-то момент он провалился в тёплую дремоту, и ему приснилось, что его толстый сосед снял с себя футболку, а под ней в складках плоти оказались цепи – и вот перед ним на полке, скрестив ноги, уже сидит джинн, и Эндрю повторяет: «Меланома, меланома», – но на этот раз джинн молчаливо молит его перестать, тряся головой и не то храпя, не то плача.
Толстяк старался не смотреть на него, когда они вывалились в провонявший потом коридор поезда.
Санта-Фе ускользал от восприятия. Город существовал как будто за какой-то плёнкой, а деревья, коричневые дома, собаки и люди – все словно совершали какой-то отрепетированный танец, который был ему не знаком.
Но зелёная кирпичная больница была настоящей.
* * *
Лампы тлели, отбрасывая стерильный свет на серо-коричневые стены и линолеум. Эндрю никто не остановил – сестринский пост был заброшен.
На втором этаже мимо него пробрели две женщины, старшая прикрывала рот салфеткой. Где-то впереди в контрапункте к баритону плакал ребёнок.
Деревянные полосы на двери № 27 были похожи на рисунок грудной клетки; рука Эндрю замерла в дюйме от потёртой ручки, крашенной под золото.
