Он остановился.
Толпа скорбящих окружала тёмный объект, на который он боялся смотреть. Мужчина – дракири – читал речь, ветер доносил лишь обрывки слов: «прекрасная», «талантливая», «утрата».
«Мне здесь не место. Я так же виновен, как и те, кто убил её».
«Эйдан», – подумал он. Именно Эйдан нашёл его той ночью у тела. После её падения он был первым настоящим воспоминанием, чем-то осязаемым, и он тянул за собой, как в воронку, весь остальной мир.
– Вы убили её!
Эйдан стряхнул с себя его руки.
– Она стояла за всем. Вы хоть понимаете, что она вас использовала?
– Не смейте говорить о ней!
– Верьте чему хотите, но я спас вам жизнь. Да уберите же от меня руки!
Хуже всего было то, что он был прав.
– Вы, – сказал Шэй, – вы спасли одну жизнь и забрали другую.
– Вы расстроены, но это пройдёт, – слова были процежены сквозь стиснутые зубы. – Мне нужно ещё кое о чём позаботиться… Пожалуй, пока я не закончу, нам лучше избегать общества друг друга. Так у вас появится время привести мысли в порядок.
– Вы, Дэлин, герцог. Идите вы все к чёрту.
– Это пройдёт, – сказал Эйдан ему в спину.
Он прибавил что-то ещё, но для Шэя существовало лишь тело в его руках.
Воспоминания начиная с этого момента и до рассвета превратились в одно неясное пятно.
«Будь оно всё проклято».
Шэй поймал взгляд высокой женщины в первом ряду скорбящих; в ней было что-то знакомое, что-то милое и болезненное одновременно. Шэй прислонился к дубу, глядя на могилы, на дракири, на то, как поглощают друг друга графитовые облака.
Он заставил себя посмотреть на Лену за миг до того, как гроб исчез в земле.
Когда всё было сказано и сделано и люди разошлись, женщина осталась. Она протянула руку к свежей полосе земли. Затем снова посмотрела на Шэя.
Он выпрямился, когда она подошла к нему.
– Вы – лорд Эшкрофт?
Шэй узнал голос.
– Да. – Боль утраты пробилась на поверхность и дала ростки. – Я… Мне жаль, что мы впервые встречаемся при таких обстоятельствах.
По её лицу быстро промелькнули оттенки горя: оно дёрнулось, опустилось, затвердело.
– Мне тоже жаль.
Он подал ей руку, и они вместе побрели вдоль могил.
– Лена говорила мне, что вы – знаменитая художница.
– О вас она тоже рассказывала. Я хотела поблагодарить вас. Думаю, вы были ей небезразличны, – её голос на миг надломился. – По ней всегда было трудно сказать, она не любила показывать слабость, но, думаю, вы были единственным светлым пятном в её жизни в замке.
Карусель описала последний круг, и он, рискуя потерять равновесие, зажмурился.
– Как она умерла? – спросила она. – Мне почти ничего не сказали.
– Они… они убили её. Люди герцога, на башне. Думаю, она пыталась её уничтожить, и я пытался предупредить её, но было уже слишком поздно.
Какое-то время они шли молча.
– Вы рассказали ей историю о Башне-близнеце? – спросил Шэй.
– Это не история. Это нечто, нечто реальное и ужасающее. – Она, казалось, погрузилась в раздумья. – Она была исключительным ребёнком. Такой талантливой. Я всё не теряла надежды, что она когда-нибудь всерьёз возьмётся за живопись.
– Она говорила, что иногда пишет.
– Да, – как будто солнечный свет мазнул по лицу женщины, и боль заставила Шэя сжаться внутри: в тот момент она была старшей версией своей дочери. – Да. Она писала прекрасные картины. Пожалуйста, вы должны как-нибудь зайти, я покажу вам её работы. Лена сама… – Она прервалась и поджала губы.
Неожиданно даже для самого себя, как преступник, до этого замалчивавший признание, Шэй сказал:
– Мне она тоже была небезразлична.
Женщина не ответила. Она кивнула, не то его словам, не то собственным мыслям. Затем остановилась и сунула руку в карман.
– Она просила кое-что вам передать. «Ты поймёшь, когда», – я только сейчас поняла, что она имела в виду.
Шэй взял у неё декоративный ключ и повертел его в пальцах.
– Что он открывает?
– Я не… Я думаю, что он от её покоев в замке.
– Спасибо вам.
– Я была бы вам благодарна… – сказала она. – Я буду благодарна, если вы принесёте мне что-нибудь из её вещей.
4
Кольцо ключа было выполнено в виде пары рук, сложенных в форме сердца; шейка, соединявшая его с бородкой, была такой тонкой, что Шэй помедлил, прежде чем вставить ключ в замок, боясь сломать нечто прекрасное и хрупкое.
Затем он вспомнил, что уже это сделал.
В замочной скважине раздался щелчок.
«Дракири не впускают в дом чужаков, – вспомнил он. – У нас нет записей о том, откуда мы, мы знаем лишь, что прибыли из иного места, и впустить кого-то под свою крышу – значит поделиться этой уязвимостью».
Окна были витражами с рисунком облаков и колосьев пшеницы; оранжевые ромбики тут и там пропускали лучи солнца: осень поверх осени. Плавные карнизы над окнами зеркально отражали арки, опиравшиеся на спиральные колонны, создавая что-то похожее на вестибюль. За ними портьеры, тоже оранжевые, трепетали у стен подобно крылышкам насекомого.
Письменный стол на тонких ножках был вскрыт, как и винный шкафчик; ящики валялись на полу, половина была разбита в щепки – кто-то уже побывал здесь, либо люди герцога, либо Эйдана.
Добрались ли они до того, что она оставила ему? Шэй присел и одну за другой поднял валявшиеся на полу вещи. Брошь. Муфту.
Бумаги.
Предложения, написанные размашистым, воздушным почерком, были не на языке дракири. Он пролистал несколько страниц и, похоже, нашёл начало: «Я пишу не на родном языке, потому что это дневник об иной жизни, о жизни среди других людей».
Страницы были пронумерованы, и в лучах заходящего солнца сквозь оранжевые ромбики на окнах он ползал по полу, стараясь сложить воедино остатки её мыслей.
«Герцог…»
«Башня…»
«Патрик, Бриэль и остальные…»
«Праздник, который я любила с самого детства…»
«Башня».
Рядом с одним из параграфов находился простенький набросок его лица, а под ним – экскиз пяти приземистых фигурок, забавные шапочки, улыбки в потайном саду, щебет и голоса со второго этажа дома, которого у неё никогда не было.
Шэй застыл. Затем медленно сложил страницы пополам. Провёл пальцем по сгибу, чувствуя, как крошатся бумажные ворсинки. Убрал дневник в карман.
Что-то закипело у него в лёгких, упёрлось в горло в поисках выхода.
