«Прости меня, сестрёнка. Я не хотел возвращаться. Но мне нужно довести танец до конца».
– Думаю, эти подойдут, – сказал Эйдан из дверного проёма, держа в руках масляную лампу и что-то, напоминавшее пару козьих ног.
Они работали в мерцающем свете как два шахтёра, делая паузу всякий раз, когда Шэй попадал себе по пальцу – он больше не чувствовал рук, только расползшийся, занявший всё тело стук собственного сердца.
Одна за другой половицы отошли, освободив палисандровую крышку люка.
Эйдан просунул в щель лом.
– Не поможете? – сказал он. – Тяжёлый, чёрт бы его побрал.
Вместе они подняли крышку. Снизу на них уставился чёрный прямоугольник, из которого пахнуло спёртым воздухом и плесенью. Шэй поставил ногу на первую ступеньку и подумал: «Помоги мне, сестрёнка, помоги мне сохранить лицо, помоги мне не потерять сознание».
Позади него Эйдан повёл из стороны в сторону лампой, но свет Шэю был уже не нужен; он спустился по лестнице и вслепую сделал несколько шагов вперёд.
Его руки нашли рычаг и вентиль.
«Прости меня, Лена».
И тогда ему пришло в голову, что он больше не знает, у которой из Лен просит прощения.
«Тюльпан» зажужжал, поднялся в воздух, окрасив в лиловый цвет подвал и ряды устройств дракири, сложенных друг на друга как винные бочки.
Эйдан присвистнул:
– Будь я проклят.
Стукнуло сердце.
* * *
Искорёженная, искалеченная дверная рама. За ней – маленькая комната три на три метра.
Потолок и верхняя часть стен были сорваны – скульптурный слепок чулана, начатый, но незаконченный. На уровне глаз парило чёрное яйцо, раскачивавшееся и по кругу плевавшееся в небо лиловым светом.
Ниже сажа покрывала штукатурку там, где о неё разбились две масляные лампы.
Ещё ниже лежали стулья с перекрученными ножками – и тела.
Дэнни был мёртв, рот был распахнут по-детски, в наивном изумлении, а правая сторона лица превратилась в один сплошной ожог – похоже, он держал лампу, когда всё случилось.
Грудь Лены ещё поднималась и опадала.
Единственным звуком, который Шэй смог выдавить из себя, было карканье. Он упал на колени и подполз к ней.
– Лена, Лена, Лена.
Он протянул к ней руку, а затем отдёрнул, не зная, что делать с этим сломанным цветком, не зная, может ли он к ней прикоснуться.
Она открыла левый глаз.
– Шэй. Дэнни… Где… Где он?
– Сестрёнка, сестрёнка, лежи, не шевелись.
– Где… Дэнни…
– Дэнни мёртв, Лена. Пожалуйста, пожалуйста. – Он коснулся её волос кончиками пальцев.
– Хотела… научить его… показать тебе, как это просто… что даже он сможет… – Она закашлялась и сплюнула кровью.
«Кто угодно, но только не мой брат», – вспомнил он и понял, что она в любой миг может захлебнуться. Он осторожно приобнял её рукой за плечи и прижал к груди её лицо.
– Ты должен его остановить, – пробормотала она. – Выключить… устройство.
– Всё будет хорошо, – сказал Шэй. – Мы просто посидим здесь немного. Совсем немножко. Всё будет хорошо.
– Ты должен… выключить его.
– Да, должен.
Он прежде не знал, что слёзы могут течь непрерывно, без начала и конца, как будто тело отправляло одну из своих физиологических функций.
– Я тебя люблю, сестрёнка.
– Тоже… тебя… люблю… братец.
Он подтянул сапогом под «тюльпан» остатки ближайшего стула. Держать равновесие на куче деревяшек оказалось непросто, но у него это как-то получилось – наверное, потому что он больше не думал.
Он закричал и упал, когда чёрная поверхность обожгла ему руки. Устройство было раскалено.
– Проклятие. – Он вогнал кулак в пол. – У меня нет на это времени. У меня нет на это времени.
Когда его ладони слова легли на рычаг и вентиль, он стиснул зубы и попытался забыть о том, что кожа плавится. Сквозь пелену боли он поворачивал и тянул, поворачивал и тянул, как это делала Лена.
Устройство в последний раз содрогнулось, выплюнуло остатки мокроты и опустилось на пол.
Он мельком улыбнулся.
– У меня получилось, сестрёнка. У меня получилось.
Ему никто не ответил.
Люди, которые нашли его, – те, кто набрался смелости войти в полуразрушенное здание, когда воронка исчезла, – сказали, что он сидел рядом с её телом, как монах в молитве. Он не проронил ни слова, позволив им поставить себя на ноги, перевязать и вывести наружу.
Он не проронил ни слова ни на второй день, ни на третий. Только слушал.
Стук сердца.
Стук сердца.
Тишину.
8
Кто-то незрелый написал эти деревья и утренний свет, кто-то, только-только открывший для себя белила и воздушную перспективу. Звукам тоже недоставало характера: плоский цокот копыт, сухой стук трёх пар сапог по бокам от телеги, гружённой тёмными яйцами.
«Эйдан нанял настоящих головорезов – и чем мы теперь отличаемся от Патрика?»
Он шагал рядом с Шэем, в своих чёрных перчатках, что-то насвистывая, явно довольный «уловом».
Сосны тесными рядами обрамляли дорогу с обеих сторон. Когда слева показался просвет и тропа за ветхой деревянной калиткой, Шэй сказал:
– Мне нужно отлучиться.
– Прошу прощения? – Эйдан искоса глянул на него.
– Челнок отправляется только через три часа. Я встречусь с вами на причале.
– Как угодно… только постарайтесь не опаздывать.
Шэй перемахнул через забор и направился по тропе, вдоль края скалы, в нарождающийся день. Внизу приобретала очертания Мускусная долина, впитывавшая свет, как губка, – белые дома и особняки, крошечные силуэты, снующие между рядов винограда, готовя их к зиме.
Утреннее солнце всегда касалось поместья Эшкрофтов последним.
Между ним и виноградниками лежало нечто новое – маленькое поле красных цветов.
Он опустился на дорогу. Ему показалось, что если он будет смотреть достаточно долго, то увидит среди тюльпанов девушку; он помашет ей рукой, и она помашет в ответ, приглашая войти, приглашая вернуться домой.
Когда всё ещё далёкий, прозрачный силуэт воздушного челнока выполз из-за облаков, Шэй встал и направился обратно к главной дороге.
9
Оуэнбег встретил его теми же детьми, швырявшими друг в друга пыль, тем же мясником в заляпанном переднике, теми же слепыми решётчатыми ставнями.
Казалось, что он попал в иную жизнь – и, возможно, так и было; всё было чужим: замок, крепостные стены, даже башня. События десятилетней давности казались куда более реальными, чем то, что произошло с ним тут.
