– Тридцать или тридцать пять, я точно не помню.
Рука в чёрной перчатке отпустила занавески.
– Этого хватит?
– Это лишь малая часть того, что уничтожил герцог, – сказала она, – но если мы сосредоточим их все в одном месте, на вершине башни, то, думаю, сможем создать достаточную вертикальную тягу, которая стабилизирует конструкцию. Но мне, конечно же, нужно провести расчёты.
– Разве это не опасно, класть все яйца так близко друг к другу? – спросил Эйдан.
– Да, но и контролировать легче. Однако нам всё ещё нужно убедить герцога.
– У меня есть пара идей, как это сделать. – Эйдан скосил глаза на Шэя. – Что связывает вас с Оуквилем?
– Я на допросе?
– А если и так?
– В таком случае, – сказал Шэй, – я бы отказался сотрудничать.
– Послушайте, я пытаюсь помочь. У нас элементарно нет времени. И мне бы хотелось понять, не столкнёмся ли мы в Оуквиле с Патриком Номер Два.
– С чего бы там взяться Патрику Номер Два?
– С того, что мне кажется, будто вы чего-то недоговариваете. Эта мастерская принадлежала вам? Вашей семье? Почему она заброшена? Там что-то произошло?
– Что связывает тебя с Оуквилем, Шэй? – эхом отозвалась Бриэль.
– Оуквиль – мой дом.
Вот и всё, что он им сказал.
Позже, в другой комнате, Шэй перекатился по мокрой от пота простыне, и пухлый ангел уставился на него с потолка.
Его плеча коснулась рука.
– Спасибо.
– За что? – сказал он, не отрывая глаз от картины.
– Было приятно.
– В этот раз было по-другому. Ты другая, Лена.
– Какая?
– Мягче… нет, погоди, не то. Счастливее, наверное.
Она приподнялась на локте, не пытаясь прикрыть грудь.
– Я и правда счастлива. Мне хочется выбежать голышом во двор и смеяться, смеяться, смеяться.
– Этого всё же лучше не делать.
– Не буду. – Она провела кончиками пальцев по его щеке.
Он повернулся к ней:
– Я тебя не понимаю. Та книга из поселения – это же просто легенда. Ты ведь не можешь всерьёз верить в Башню-близнеца.
«Разве я могу ей сказать?» Разве он мог сказать ей, что собирается всё вернуть, разбить её счастье вдребезги?
Она помедлила, что-то обдумывая.
– Представь, что ты живёшь у подножия огромного вулкана. В деревне, городке, большом городе – не важно. И это – весь твой мир, другого ты не знаешь. А затем, однажды, тебе говорят, что через пять лет случится извержение. И всё исчезнет – дома, люди, деревья, ручей, в котором ты купался ребёнком.
– Я бы куда-нибудь переехал.
– Не получится, в этом-то и беда. Пепел закроет небо, пока сама земля не остынет.
– Тогда я бы стал есть, пить и заниматься любовью столько, сколько смог бы, прежде чем наступит конец.
– Поверь мне, не стал бы. Я много лет жила с таким знанием, Шэй. Оно ломает тебя. Каждый раз на закате заставляет реветь, как дитя.
– Но я ведь об этом и говорю, – сказал он. – Это не знание, Лена. Это немного текста и пара картинок. Ты даже не знаешь, насколько та копия, которую ты мне показала, соответствует оригиналу.
– Помнишь, что я тебе рассказывала о моей матери?
– Ты говорила, что она была знаменитой пейзажисткой.
– Было время, сразу после кончины моего отца, когда она не могла писать, и поэтому стала браться за любую работу. Одной из них была реставрация. Она реставрировала всё – от картин до старых книг.
– Так это её книга. – Шэй изучал её лицо, чёрные волосы, ниспадавшие на подушку. – Она познакомила тебя с этой легендой, да?
– Башня-близнец существует, Шэй. Мы были на волосок от конца света.
Что-то горькое поднялось в нём и кислотой плеснуло в горло.
– Ты – дитя. Прекрасное, гордое, заблудшее дитя.
Он сразу же пожалел о своих словах, о неуклюжей попытке задеть её. «Ты себя пытаешься задеть, – подумал он, – мерзавец, из-за того, что собираешься сделать».
Он открыл рот, чтобы извиниться, но она лишь улыбнулась ему, и в её глазах промелькнуло нечто материнское.
– Тебе когда-нибудь приходила мысль, – сказала она, – что вселенная может оказаться гораздо сложнее, чем мы готовы признать?
Он вспомнил детство. Последний день весны, когда ему было семь лет. Его учитель биологии вошёл в класс с двумя дагерротипами под мышкой.
«Здесь, дети, запечатлён осьминог. А что вы видите теперь?» – подняв изображение аквариума (а в нём – нечто, у которого конечностей гораздо больше, чем полагалось живому существу), он подменил картинку с ловкостью циркового трюкача.
«Я вижу только камни».
«Приглядитесь хорошенько. Вот этот камень слева – это он. Осьминог имитирует своё окружение. Живая материя способна на чудеса, дети».
«А камни тоже могут имитировать жизнь?»
«Нет, конечно, нет».
Но за окном класса лучи солнца проникали сквозь ветви яблоневого дерева, плетение которых напоминало Шэю вены на тыльной стороне ладони его бабушки, и тогда в его голову прокралась мысль – расплывчатая и неопределённая, как это и бывает в голове у семилетнего ребёнка, – которая повторяла то, что только что сказала Лена: что, возможно, в жизни куда больше граней, чем думали даже учёные люди.
– Это не важно. – Лена села на кровати. – Теперь всё хорошо. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем кто-нибудь попытается начать столь масштабное строительство.
«Разве я могу ей сказать? Разве у меня ещё есть право на близость с ней?»
Он вспомнил, как сравнил себя с телегой в колее, у которой нет иного выбора, кроме как двигаться дальше, – во время разговора в зале совета, когда он сказал герцогу избавиться от устройств дракири. Теперь же он возвращался по собственным следам, повторяя па в золотом танце.
– Я хочу уехать из Оуэнбега, – сказала Лена. – Я хочу попутешествовать по миру, теперь, когда он у меня снова есть. Ты мог бы присоединиться ко мне.
– Поехать с тобой?
– Да. Зачем оставаться? Ты сам говорил, что королева обвинит тебя в падении башни. Зачем дожидаться этого? Давай сбежим вместе.
Её глаза загорелись, и бальная зала в его воображении пошатнулась.
– Увидишь, это будет чудесно. Мы отправимся с караваном куда-нибудь к океану, станем жить в домике на пляже, слушать крики чаек по вечерам. Давай сбежим, Шэй. Завтра утром.
Внезапно шаги танца показались ему бессмысленными. Он представил себе, как будет вдыхать запах её кожи, глядеть на звёзды сквозь локоны её волос. Он видел её в лёгком льняном платье, по щиколотку в воде. Сидел с ней, свесив ноги, на краю фургона каравана, а мимо них проплывали полные солнечного света сосны.
