– Тогда зачем вы здесь?
– Я вам неопасен. Я не знаю, почему вы до сих пор этого не поняли. Если вы боитесь за своё положение при дворе герцога, не надо – мне оно ни к чему.
Патрик изучающе посмотрел на него и улыбнулся одними уголками рта:
– Знаете, что я в вас больше всего ненавижу? Ваше ханжество. Вы, столичные сволочи, считаете себя непогрешимыми, так?
«Если бы ты только знал, – подумал Шэй. – Если бы ты знал…»
– Вы же понимаете, Эшкрофт, что распрощались со своей честью? Хотел бы я услышать, как вы оправдаете это с высоты своих моральных устоев – заманили человека в ловушку, подкупили его товарищей.
– Товарища, – поправил Эйдан. – Я подкупил только Колма.
– Я разговариваю с интендантом. Так как вы это оправдаете?
– А как вы оправдываете то, что пытались убить меня? – спросил Шэй.
В Патрике что-то переменилось – по телу словно прошла волна, он выпрямился, расправил плечи, вздёрнул подбородок:
– Потому что вы этого заслуживаете. Все вы. Каждый на Красном холме. Вы, паразиты, живёте за наш счёт, а когда совершаете ошибку – нет, даже когда вы отказываетесь выполнять прямой приказ правящего монарха, – вы никуда не деваетесь, верно? Вы получаете новое назначение. Приходите и начинаете отдавать приказы нам.
– Это ваш собственный выбор… – начал Эйдан.
– И сколько вам лет, Эшкрофт? Тридцать пять? – Патрик прищурился. – Мне почти пятьдесят. Я прослужил герцогу почти всю свою жизнь. Но стоило допустить один промах, один крошечный промах с вами, и всё.
– Это вы о моей жизни говорите, – сказал Шэй.
– Один промах. И он сообщает мне, что уже готовит замену.
Медовые соты дворцовых башен, актёр в оранжевом камзоле, скачущий по сцене. «Я понимаю этого несчастного гада. Человека, который пытался меня убить, – я понимаю, что он чувствует».
– Я приехал сюда не по своей воле. Если бы я мог помочь вам…
– Идите к чёрту! – Патрик сплюнул на землю. – Мне не дали второго шанса, как вам. Вы…
– Мне очень жаль. Не по поводу того, что вы сделали, но по поводу вашей ситуации.
– …ублюдки. Если бы я мог, я бы передушил всех вас на Красном холме, даже детей. Даже детей.
«Он не лжёт, – подумал Шэй, – и не преувеличивает». Патрик был чересчур прямодушен, чтобы притворяться, и он умел презирать – это стало очевидно ещё в их первую встречу, во время «приёма» в жёлтой комнате. «Кто знает, почему он стал таким. Над ним издевались в детстве? Или его недолюбливали коллеги по цеху?» Тем не менее сейчас он стоял перед ними, ненавидя себя и, как следствие, всю вселенную.
И порой вселенная давала ненависти мишень.
– Передайте мне арбалет, – сказал Шэй парню… как там его звали? Колм?
Рука в чёрной перчатке похлопала его по плечу.
– Рад видеть, что вы наконец одумались.
Шэй поднял оружие и прицелился Патрику в лицо.
– Идите.
– Что?
– Идите. Разворачивайтесь и уходите. Дальше по улице, до самого конца, и вон с глаз моих.
Патрик поджал губы. Сделал несколько шагов назад.
Пока он шёл – прочь от них и от границы, – небо прояснилось, а звёзды стали ярче и ближе. Высокий силуэт удалялся в их свете, шагая между целых и покорёженных домов. Он обернулся лишь однажды, в самом конце улицы, откуда его сутулые плечи были уже почти не различимы.
– Это ошибка. Вы слишком многое ставите на то, что его обнаружат патрули, – сказал Эйдан. – Когда я решил поддержать вас…
– О чем вы, чёрт возьми, говорите? – Шэй швырнул арбалет в грязь. – О чём вы говорите? Объясните же наконец, зачем вы приехали сюда.
– Отпустите Колма.
– Мне плевать, пусть идёт.
Не говоря ни слова, предавший Патрика человек развернулся и исчез.
– Я здесь потому, что у вас ключи к моему будущему.
Шэй фыркнул. Глубоко внутри зародился смех, разрастаясь, пробиваясь наверх.
– Какое ещё будущее? Посмотрите на меня.
– Я смотрю. Я…
– Посмотрите на меня! Какое будущее? Где? Меня изгнали. Изничтожили.
– Вы всё ещё считаете это изгнанием? Вы вообще слышали, что я говорил вам в театре?
– «Считайте это замечательной возможностью», о да, насмехаться вы умеете.
– Насмехаться? Послушайте, Дэлин отправила в провинции трёх человек. Система интендантства – с иголочки. Она хочет посмотреть, у кого из вас лучше получится держать местных лордов в узде.
У Шэя защипало в горле, и у него вырвался смешок.
Эйдан нахмурился.
– Да что с вами не так? Оуэнбег – важнейшее задание из трёх, по очевидной причине. Башня. Лишь небесам известно почему, но королеву впечатлило ваше неповиновение, когда вы пощадили тех протестующих. Полагаю, в последний раз её осмеливались ослушаться несколько десятков лет назад. Эй, вы вообще слушаете? Вы понимаете, что я вам говорю? Дэлин растит потенциальных преемников.
Шэй согнулся пополам от смеха и рухнул на колени в коричневое месиво.
– Что за… Шэй, у нас нет на это времени. Я здесь, чтобы помочь вам.
В перерывах между приступами хохота он смог выдавить:
– Зачем?
– Проклятье, да встаньте же. Потому что, цитируя вас же – посмотрите на меня. Я думец. Я навсегда останусь думцем. Помните, что только что сказал Патрик? «Нельзя доверять Думе»? Помните, что вы сами сказали о моём акценте? Я эмигрант, и это мой потолок. Но с вами я поднимусь. Мы поднимемся. Мы разобрались с Патриком, разберёмся и с герцогом, если потребуется. Нам нужно лишь закончить эту чёртову башню.
Шэя прорвало, и всё, что он пытался запереть в себе, вырвалось наружу, полилось из него месивом смеха и всхлипов.
– Вы свихнулись? Да поднимитесь же!
– Я не могу. – Шэй уставился на свои ладони. – Я не могу. Я её уничтожил.
«У тебя есть решение», – прошептал внутренний голос. Решение, которое он ясно видел перед собой. Оно осталось в той части его прошлого, которую он изо всех сил старался похоронить, в комнате с пятнами копоти и в заброшенном подвале под палисандровым люком. «Нет», – подумал он, пытаясь вытеснить образ из головы.
– Проклятье, что вы уничтожили? Что?
– Башню. – Он поднял глаза на Эйдана. – Она держалась за счёт устройств дракири. Я приказал их убрать.
– Что? Так, так, послушайте меня. Шэй? Послушайте меня! Что бы вы ни сделали с башней, вы должны вернуть всё, как было, понимаете? Понимаете? Вы осознаёте, что стоит на кону?
– Не могу. Герцог уничтожил устройства.
«Но ты знаешь, как все исправить», – прошептал голос. Открылся люк, и он шагнул в подвал, залитый лиловым свечением, полный устройств, которые он называл «тюльпанами» – потому что так их называла та, кого он когда-то знал, – в подвал под разрушенной мастерской, под комнатой с пятнами копоти.
