— Кончай с перевязкой и оставь меня. Я хочу допросить того негодяя.
— Не ворочайся, Северн, — раздался голос Грилэма. — Она и так едва остановила кровотечение. Я уже сам поговорил с ним.
Северн почувствовал, что кто-то шевелится у него на груди, и тут из-под одеяла высунулся Трист. Коснувшись головки зверька, он ласково сказал:
— Я в порядке, Трист. Не волнуйся. Тот странно мурлыкнул и положил мордочку хозяину на грудь, не спуская с него глаз.
— Он все время с тобой, — заметила Гастингс. — Когда тебе стало плохо, он выскочил, но потом вернулся, лег к тебе на грудь и то ли скулил, то ли выл. Я так и не смогла уговорить его.
Этот ее проклятый ум. Откуда только она его набралась? И почему скрывала от него?
— Ничего бы не случилось, если бы ты меня послушалась, — заметил Северн, пронизывая ее мрачным взглядом.
— Да, — легко согласилась Гастингс, — ничего бы не случилось.
— Наш пленный, — напомнил Грилэм, — не желает говорить. Даже не признается, что его хозяин Ричард де Лючи. Он якобы пришел из деревни, чтобы продать кожи, у него действительно на ремне несколько шкур.
— Я сейчас заставлю его говорить. В Святой Земле я многому научился.
— Как и все мы, Северн.
— Совсем не обязательно его пытать, — возразила Гастингс. — У меня он быстро все расскажет по собственной воле.
Северн чертыхнулся, а Трист поднял головку и уставился на Гастингс, которая машинально погладила его. Потрясенный Северн увидел, как зверек с наслаждением зажмурился и вытянул лапки.
— И каким же образом?
— Я дам ему подслашенного эля, и он не ощутит привкуса мандрагоры и корня тысячелистника. У него начнется ужасная рвота. Этого никто не вытерпит. А я предложу ему лекарство, если он скажет правду.
— Не верю, — возразил Северн. — Что это за лекарство?
— Размельченные цветы водосбора и горечавки, смешанные с кислым пивом. Горечавка успокаивает рассудок и кишечник. Ты ведь и сам только что выпил горечавки, и тебе стало легче.
— Ах, — воскликнул Грилэм, — ты имеешь в виду горькую настойку! Моя Кассия тоже ею пользуется, хотя жалуется, что малышу Гарри она не очень помогает.
— Я пошлю ей свой рецепт, — улыбнулась Гастингс. — Его составила для меня сама Ведунья. Северн выругался, и оба с недоумением обернулись.
— Да успокойся. Раз Гастингс взялась тебя лечить, ты поправишься намного быстрее, чем заслуживаешь. Будь любезна, немедленно смешай зелье для пленника.
— С удовольствием. Надо будет кое-что подогреть и вскипятить. Это займет немного времени.
— Нет! Я сам пойду к нему и…
— И что? Выдерешь ему ногти? Разрежешь на куски? Или вообще убьешь, ничего не узнав?
— Не твое дело, черт тебя побери. Я здесь хозяин и буду поступать так, как считаю нужным. Хватит твоей болтовни…
Внезапно Трист вскочил, потерся мордочкой о подбородок Северна, закрыв ему рот своим телом, свесив хвост на ухо.
— Выпей, — предложила Гастингс, — тут еще немного горечавки, и ты успокоишься.
Грилэм осторожно снял Триста, поднес к губам Северна кубок и не отнимал до тех пор, пока тот все не выпил.
— Эта ведьма отравит меня, — прошептал раненый, закрыв глаза.
— Зачем травить, я лучше убью тебя лопаткой.
Он слишком огромный, Грилэм, — заметила Гастингс, не сводя глаз с ровно дышащего мужа. — Одна порция горечавки для него мала. — Да, — протянул Грилэм.
Через пять минут судорожной рвоты несчастный уже молил вылечить его:
— Пожалуйста, леди, спасите. Я все расскажу.
Пожалуйста.
Гастингс улыбнулась Грилэму и Северну, растолкла цветы горечавки, медленно смешала их с подогретым элем и выставила на солнце. Покачивая жидкость в кубке, она смотрела, как муж склонился над пленником. Вокруг них толпилась еще дюжина воинов.
— Ты вовсе не крестьянин, как пытался нас уверять. Скажи, кто твой хозяин и что ему надо, — приказал Северн.
Несчастный побледнел. Судороги очередного приступа рвоты оказались еще более ужасными, так как его желудок был уже давно пуст.
— Милорд Ричард со своими людьми скрывается в Певенсейской чащобе. Мы трое нарядились крестьянами и легко пробрались в замок. Ведь сегодня базарный день. Потом мы увидали ее и попытались схватить. Дайте же мне лекарство, миледи, прошу вас.
Гастингс поглядела на мужа. Тот держался естественно, словно и не был ранен. Решать должен он. Может, Северну захочется просто убить пленного.
— Дай ему зелье, Гастингс.
— Пей не спеша, — велела та, поднося кубок к губам страдальца. — Делай глотки поменьше. Тебя перетащат в тень, ты уснешь, а когда проснешься, все будет в порядке.
Бедняга снова упал в зловонную лужу, и Северн объявил:
— Я отпускаю его. Он отнесет послание Ричарду де Лючи. Грилэм, идем со мною, нужно составить письмо.
Оказывается, муж грамотный. Но Гастингс уже ничему не удивлялась и даже почувствовала облегчение. Значит, ей самой не придется следить за управляющим Торриком. Отец, также владевший грамотой, всегда твердил, что уже не боится стать жертвой недобросовестных людей, особенно если это касается денег.
Следом за мужчинами Гастингс направилась в главный зал, думая, как бы она сама поступила с тем несчастным. Отец наверняка с большим удовольствием прикончил бы его, а может, еще и дразнил бы кубком с лекарством, вонзая в беднягу кинжал.
Пленника отпустили к концу дня, и он с благодарностью взглянул на Гастингс. Неужели забыл, что именно она дала ему рвотное?
— Жду ответа завтра утром, — напомнил Северн. — Если твой хозяин заупрямится, мне придется его убить и захватить его замок.
— А перед тем как Северн отправит Ричарда де Лючи в ад, наша леди напоит его таким зельем, что он будет выплевывать собственные кишки, — добавил Грилэм.
Когда несчастный покинул Оксборо, настало время предать земле тело Фоука Трента. Его похоронили рядом с супругой, которую он убил, и отец Каррег сказал прощальную речь. Остальные молчали, было слышно, как неподалеку квохчут куры, хрюкают свиньи, а за стенами замка мычат коровы.
— Я передаю меч Фоука Трента его наследнику лорду Северну Лэнгторну-Тренту, барону Лугезу, третьему эрлу Оксборо, — закончил отец Каррег.
Северн выхватил меч из ножен, поднял его над головой и торжественно произнес:
— Принимаю наследство и клянусь хранить его так же, как храню собственные владения. От всех моих вассалов я приму клятву до исхода лета.
Раздались приветственные крики, причем не только среди мужчин, но даже среди женщин и детей. Залаяли собаки. Все оживились, признавая нового лорда.
