Потом дошла очередь и дошла и до храмовницы. Юрий ей молча отсчитал полагающуюся сумму, а затем убрал остатки серебра в сундучок и начал доставать ящики, в которых оказались странные бутыли из меди с ещё более странными пробками. Бутыль он назвал «гильезой». Сказал, что в ней уже готовая навеска пороха для стрельбы. А пробки оказались разные: плотная бумажная трубка наполнена свинцовой картечью; большая пухлая — подобна гренаде с пороховой начинкой и рубленым железом; а ещё были непонятная «куму…нитивная». Словно сложное и Катарина его плохо запомнила. Но она тоже начинена порохом, хотя фитиля для поджига никто не смог найти. Самыми понятными оказались простые железные конусы, которыми полагалось стрелять подобно обычным ядрам. Юрий их назвал бронебойными и сравнил с люцернским молотом, который тоже был заострённым и тяжёлым. В общем, получилось ядро-клевец совсем не круглого вида.
Пока Юрий доставал учебный макет гильезы, назначенные в пушкарки девки попытались забить в ствол через дуло одну из непонятных «кумутивиинных». Юрий увидел их в тот момент, когда Глория размахнулась деревянным молотом, чтоб ударить по носику пробки. Пробка, кстати, называлась странным словам «снарада». Слово походило на гренаду и по своей сути было такое же.
— Стой! Стой, — прокричал мимари и разразился бранью на своём языке.
Потом он долго объяснял, что так делать нельзя. Он при этом стоял возле леди Ребекки и Лукреции и возмущённо размахивал руками, а потом улыбался. Не с ней, а с ведьмой. А ещё эта графинька влезла.
В груди Катарины возникло щемящее чувство обиды и ревности. Сердце забилось сильнее прежнего, а к глазам подступили слёзы. И ведь на дуэль никого не вызовешь, а если даже и вызовешь, то убить графиню или ведьму означало поломать всю экспедицию, и Юрия силой отправят домой. И отступать не хотелось.
Катарина опустила глаза на фигурку валькирии, которую до сих пор держала в руках, и стиснула в кулаке. Девушка решилась действовать. Но сначала нужно посетить храм и помолиться, дабы Небесная Пара дала сил, ума и стойкости…
***
Я полдня провозился с инвентаризацией имущества, приделал дополнительный замок к контейнеру, который совмещал в себе функции и окружённой комнаты и денежного сейфа. Вторую половину дня учил пушкарок обращаться с пушкой, благо, помогло танковое прошлое. От концепции унитарного боеприпаса женщины были в восторге, но вот осилить само оружие смогли с трудом. Сказалась инерция мышления. Прав был профессор Глушков. Придётся долго и упорно обучать пятёрку артиллерийской команды, в первую очередь, чтоб не угробились сами и не угробили всех в округе. Одно радует, что сорокапятка — очень дуракоустойчивая и неприхотливая. И делать всё пришлось самому, так как Андрюха опять исчез в направлении своей благосклонной садовницы. Как говорил один мой начальник: «Зов… хм… женских прелестей сильнее воли командира».
Пока бегал и матерился, наступила ночь. Катарина куда-то запропастилась, Урсула сказала, что девушка умчалась в храм. Пришлось ужинать и ложиться спать в одиночестве.
Сон не приходил. Во-первых, Урсула храпела под дверью, а во-вторых, по усадьбе ходила охранница с колотушкой и кричала, что всё спокойно. Оно может и спокойно, но под громкое быстро тук-тук не уснёшь.
Попытки поколдовать на ночь глядя не увенчались успехом, и в голову по-прежнему лезли мысли про симбионтов. Радости не добавляли и крысы, шуршащие под кроватью. Я крыс не боялся, но не любил.
Лишь через час лежания в полной темноте я начал кемарить, но сон не принёс облегчения. Опять начал сниться симбионт, ползущий по мне, он скользкий и противный. А ещё он пищал, с него капала слюна прямо мне на лицо, и казалось, он схватит меня и начнёт запихивать в ещё живого меня личинку, которая начнёт заживо пожирать мой организм. Я всё время во сне тянулся за пистолетом, но не мог, так как руки и ноги отказывались слушаться.
А потом я проснулся. Проснулся от ощущения того, что приснившееся происходит на самом деле. Нечто гулко стучало когтями по деревянному полу, шумно дышало, непривычно пахло, а ещё оно склонилось надо мной.
— Малыш? — тихо спросил я. Но это был не пёс. Пёс пахнет и дышит по-другому. А существо прислонилось у моему лицу липкой мордой.
Сон не до конца выпустил меня из своих цепких лап, спутывая мои руки и рождая в воображении чудовище. Возникло то самое ощущение страха, какое было, когда грешень из трактира при моём первом приключении. Вспомнилось зависшее надо мной старушечье лицо и скрежещущий голос. И Катарина, как назло, нет.
— Твою мать, твою мать, твою мать, — пролепетал я и попытался отодвинуться.
Существо перешагнуло с места на место, приблизившись. Под его весом скрипнула доска.
Монстр сделал протяжный вдох, и объём лёгких был явно больше, чем у человеческих. Внезапно вспомнилось, что многие тёмные духи боятся света.
— Идемони, идемони, — забормотал я и попытался дотянуться до фонарика. Пальцы скользнули по железу, и фонарик упал за кровать, откуда раздался противный крысиный писк.
— Твою мать, — выругался я и попытался нащупать спички. — Твою мать.
Существо провело по руке липким длинным языком. До спичек я дотянулся, но зажечь не смог. Руки тряслись, спички ломались. Запоздало пришла мысль, что тварь почему-то ещё отгрызла мою руку. Но находящийся на грани обморока рассудок представлял, как существо с аппетитом облизывается.
Очередная спичка с треском сломалась, а потом я уронил и сам коробок на одеяло. Начав шарить пальцами, опять наткнулся на что-то гладкое и холодное, и вот это больно укусило меня.
— Мамочки, мамочки, — забормотал я. Коробок попался под руки, и я лихорадочно вытащил очередную спичку, а потом сделал рывок к свече.
Чирк.
Спичка вспыхнула, ослепив меня, и тут же погасла в сантиметре от фитиля свечи.
Я выбросил её и достал следующую. Самый край сознания уловил скрип двери, но воображение лишь дорисовывало огромное скользкое щупальце, протиснувшееся в открытый створ. Оно царапало пол костистыми шипами и норовило снова в меня ткнуться. Наверное, тварь слепа и полагается только на осязание и нюх.
Снова чиркнул. Спичка высекла искры из края коробка, но не зажглась.
— Гори, умоляю, гори.
Чирк. И ничего.
— Гори, падла! — закричал я.
Загорелась свеча. Загорелась сама, без спички и зажигалки. Это была магия. Моя магия. Я никогда не был рад огню свечи, и плевать, что он возник от колдовства.
А потом я сел на кровать и истерично засмеялся. Существо, оказавшееся маленьким телёнком, жалобно замычало и ткнулось мокрым носом в мои руки, ища угощения. Телёнок был белым с большим чёрным пятном на спине.
А в дверях стояла Катарина с большими корзинами в руках, букетом цветов, зажатым подмышкой, и тряпичным свёртком в зубах.
Я смеялся, как никогда раньше. Руки тряслись от не успевшего уйти адреналина, а на душе было легко и радостно. А когда в углу у двери заохала Урсула, сонно уставившись одним глазом на происходящее в комнате, я согнулся пополам. Оказывается, Катарина еле открыла придавленную мечницей дверь и упорно протискивалась внутрь мимо неё. Царапающие звуки — это корзины, цепляющиеся за косяки, а сопение и невнятное утробное мычание — это сама храмовница, тихо ругающаяся сквозь свёрток.
