Я не спорила. Это было бесполезно. Каждая из нас все равно осталась бы при своем мнении.
Так или иначе, но Дашеньке исполнилось семь лет, и она пошла в школу. К этому событию мы отнеслись со всей серьезностью. Долго и тщательно выбирали ранец, тетрадки, дневник, мелки и ручки. Форму сшили на заказ у портнихи. Очень хотелось, чтобы Дашуня отличалась от остальных одноклассников, была лучшей. А она вся светилась от радости. А как же, начинается новая жизнь и она будет общаться не только с мамой и папой — у нее теперь будет много друзей и много новых впечатлений.
Никогда не забуду, как гордо мы шествовали в школу. Дашенька посередине, а мы с Мишей по бокам. Казалось, весь мир смотрит на нас и завидует. Какая красивая стояла осень! Деревья — как нарисованные: желто-красно-багряные. Солнце теплое и ласковое. Воздух прозрачный и чистый-чистый. И мы с мужем, еще молодые и полные сил, успешные и счастливые. Хочешь быть счастливым — будь им! Все так просто…
Первые пару недель я провожала и встречала своего белокурого ангела из школы. Но потом Дашенька воспротивилась: «Мам, я хочу попробовать сама. Пожалуйста, можно, я буду взрослой?»
Мне вдруг вспомнились слова соседки про гладиолус на картофельной грядке, и я беспечно сказала: «Ну попробуй!»
Разрешить-то я разрешила, но душа болела, поэтому я решила за дочкой проследить и всю дорогу шла за ней тенью. Однако малышка меня порадовала: дорогу как положено перешла на зеленый, ни на что не отвлекалась и прямиком шествовала домой. И я решила, что она вполне может ходить сама…
В тот день мне было плохо. Не могу объяснить, что именно беспокоило, просто болела душа. Наверное, так выражается предчувствие. Необъяснимая тревога и тоска поглотили меня, и я лежала на кровати и глядела в потолок. Если бы я знала тогда…
Громкий звонок в дверь заставил вздрогнуть. На пороге, белая как мел, стояла Таиса.
— Ba-ля, Ва-ля, — запинаясь, по слогам произнесла она и замолчала, видно, не в состоянии продолжить.
Внутри все словно оборвалось. Мне хотелось оглохнуть, чтобы не услышать какую-то страшную весть.
— Дашуню… машина сбила… беги быстрее… — наконец выдавила она и опустилась на ковер.
Я выскочила из квартиры и побежала к школе. На перекрестке собралась толпа. Все охали-ахали.
— Даша-а-а-а-а…
Она лежала на асфальте, а кругом валялись с такой любовью подобранные мелки, ручки и тетрадки. Вокруг маленького тельца разлилась лужица крови, и в этой крови лежал желтый осенний листочек…
Это было последнее, что зафиксировала память…
Мою девочку похоронили без меня. Я лежала в клинике в тяжелом состоянии. Когда я вернулась домой, все было как будто так же, но изменилось мировосприятие. Еда потеряла вкус и запах, жизнь потеряла смысл. Миша ходил потерянный, словно заведенный робот. Он не помнил, какой сегодня день недели и какие у него планы на день. У нас словно заволокло пеленой глаза, и мир стал серым, пустым и каким-то враждебным. Помню, меня все время тянуло в детскую комнату, где все вещи лежали на своих местах, а подушка отчаянно пахла Дашей…
За окнами была осень. Дождливая, холодная, зябкая. Она не оставляла никакой надежды на будущее. В квартире было холодно, пусто и неуютно. Мы с Мишей тупо смотрели телевизор или просто молчали.
Каждый думал об одном и том же. О нашей девочке, которой с нами больше не было… Мы просто не знали, как жить дальше. Прежний уютный мир разломился на части, а в новом нам не было места.
Почему, ну почему это случилось именно с нами? Как и зачем теперь жить? Казалось, что эта осень никогда не закончится.
Водителя машины-убийцы осудили, но мы на суде не присутствовали. А зачем? Никакое наказание не сможет вернуть нам дочь. Дело даже не в дочери. Мы с мужем тоже умерли. Автоматически мы вставали по утрам, чистили зубы, что-то ели, затем что-то делали, с кем-то говорили. В нашем доме перестала звучать музыка, смех, голоса. Я вообще не понимала, как мир может жить, петь, смеяться, если моя дочь умерла… Друзья и знакомые стали нас избегать, потому что они не могли вечно скорбеть о нашем ребенке.
Но самое страшное — мои сны. Каждую ночь я видела мою девочку живой и здоровой, она была рядом, и мы были счастливы. Но как только ночь переходила в утро, ее образ рассеивался. В этой жизни ее не было. И ничего нельзя было сделать, чтобы вернуть ее. Я вздрагивала каждый раз, когда видела на улице девочку, чем-то напоминающую мою Дашеньку. А потом целый день ходила сама не своя.
Тогда у меня появилась первая седина, первые морщины и… страх. Безотчетный, дикий, липкий страх. В этот самый трудный момент высшие силы сжалились и послали нам второго ребенка. Мне было уже под сорок, и я прекрасно понимала, что этот ребенок — последний.
Я носила и лелеяла этого ребеночка, словно спасителя. Потому что только он мог спасти нас с мужем от страшной депрессии и придать смысл жизни.
Наша вторая дочка родилась весной. Я хотела назвать ее Дашей, но муж был категоричен: «Не стоит называть ребенка именем умершей сестры. Пусть наша дочь будет Надеждой». Итак, в нашей жизни появилась Надежда. Первый зуб, первый шаг, первое слово — мы учились заново радоваться жизни.
Я ни на минуту не оставляла малышку, опасаясь, что любая ошибка может стать роковой. Денно и нощно я была возле нее, мы вместе засыпали и просыпались.
— Валюша, так нельзя, — пыталась учить меня жизни Тая.
Та самая Тая, которая принесла когда-то роковую весть. Я понимала, что она ни в чем не виновата, но все равно старалась ее избегать.
— Это мой последний ребенок. Тебе этого не понять.
— Да что там понимать, Валентина?! Живешь, как у Бога за пазухой, вот дурью-то и маешься.
— Это ты о чем? — не поняла я.
— Просто с мужиком тебе повезло: он и деньги зарабатывает, и в дом их приносит, и по бабам не шастает. Вот ты и можешь изображать из себя вечную жертву. А ты оглянись вокруг, глянь, кто как живет.
— Просто есть самки, которых интересуют только самцы, а есть самки, которых интересуют детеныши.
— А еще есть женщины, но тебе, видно, уже не понять, ты перешла в подвид самок? — Тая затушила сигарету и, не прощаясь, вышла.
Я задумалась. Действительно, все вокруг жили своей жизнью. Подруги рожали детей, разводились с мужьями, снова выходили замуж, делали карьеру. И все-то у них получалось и складывалось, и лишь я, словно Земля вокруг своей оси, вращалась только вокруг своего сокровища.
На самом деле я понимала, что что-то не так. Надюша была общительной и открытой девочкой, только вот общаться ей было не с кем, потому что я ее практически не отпускала от себя. Я панически боялась, что с ней что-то случится. Мне казалось, если вдруг она хоть на минуту останется без моей опеки, беды не миновать.
Надо сказать, что вторая дочка была абсолютно другой. Она не слушалась меня беспрекословно, как Даша, а ее самой заветной мечтой было обрести самостоятельность.
