— Не ждите, девушка, проводник закрыл его как служебный. Идите в другой, — подсказал мне женский голос.
Легко сказать: идите в другой. А если я не знаю, сколько до другого ручек? Решила рискнуть. Я шла очень медленно и аккуратно. Вдруг впереди раздались шаги, и я с кем-то столкнулась. Послышался звон разбитого стекла.
— Ты что, слепая? — раздался сердитый мужской голос.
— Да, — тихо ответила я.
— Что — да? Не видишь, куда идешь? — Он негодовал. — Проходи давай!
Я нерешительно сделала шаг, и под ногой что-то хрустнуло.
— Да куда же тебя несет? — Парень перешел на крик.
Я чувствовала запах водки. Вероятно, он нес кому-то выпивку и при столкновении со мной уронил и все разбил. Это были лишь мои предположения. Мне захотелось вернуться в свое купе, но я потеряла ориентир и не знала, где нахожусь в данный момент. Я боялась сделать шаг, чтобы не наступить на осколки.
— Ты что, в самом деле слепая? — Парень почему-то перешел на шепот.
— Да, — проговорила я, и слезы потекли по щекам. В полной темноте, в движущемся составе с посторонними людьми — такой беззащитной я себя еще не ощущала.
— Не волнуйся. В каком ты купе? Я отведу. — Он взял меня за руку и аккуратно повел. Я послушно пошла за ним.
— Ты что, одна едешь? — Незнакомец продолжал говорить со мной шепотом.
— Да, я еду учиться видеть в темноте, — сказала я.
В ту ночь я поняла, что зрячие люди боятся нас так же, как я когда-то боялась слепых дедушек с палочками.
В Москве меня встречали. Мой ночной попутчик помог вынести сумку и подвел к женщине с тихим мягким голосом.
— Вы Марина? — спросила она с улыбкой.
Никогда не думала, что смогу чувствовать улыбку по интонации. Я уже различала ужас, страх, жалость, и меня это раздражало. А тут радость, доброжелательность. И сразу понимаешь, что все нормально. По дороге Мария Александровна рассказала мне, что жить я буду в пятиэтажном корпусе на втором этаже вместе с девушкой из Минска.
— Она потеряла зрение совсем недавно из-за осложнения. Надеюсь, вы подружитесь. — Женщина снова улыбнулась и тихонько прикоснулась к моей руке.
— А чем мы будем заниматься?
— Учиться читать и писать. Любить и дружить. Осваивать профессию. Жить полноценной жизнью.
— А здесь все слепые?
— Во-первых, не слепые, а незрячие. Во-вторых, у нас есть слабозрячие. Но надо понимать, что смотреть и видеть — разные вещи. Многим зрячим нужен поводырь. Ты поймешь это со временем.
Пансионат встретил меня разноголосьем. Звучала музыка, смех, говор. Я очень боялась, что здесь будет такая же гнетущая тишина, как у меня дома последние месяцы, когда все ходили на цыпочках и говорили шепотом.
— Новенькая приехала! — услышала я приятный мужской голос. И почувствовала, как нас с Марией Александровной обступают обитатели пансионата.
Я вслушивалась в голоса: низкие, высокие, глубокие, писклявые и удивлялась про себя. Я даже представить себе не могла, что голоса имеют столько оттенков. Ведь мы как оцениваем друг друга? По внешности, по одежде. А когда этого всего не видно? Вот здесь-то и выходят на первый план голос, запах и прикосновения.
Я с удивлением обнаружила, что существует множество оттенков голосов и узнать о человеке можно по тому, что он говорит и делает. Зрячих людей отвлекают внешние атрибуты. Ведь информация на девяносто процентов воспринимается зрением. А если это окошко закрылось, то открываются новые. Я заметила, что стала лучше слышать и острее чувствовать. Одежду воспринимала уже не по цвету и фасону, а по качеству материала. Эта юбка из искусственной кожи холодная и скользкая, а эта, из шерсти, жесткая и теплая. А шелковая кофточка настолько приятная на ощупь, что ее хочется гладить руками.
Мне очень нравилось в пансионате. Может, потому, что я влюбилась? Его звали Игорем. У него был удивительный бархатный голос и теплые мягкие руки. А пахло от него почему-то морем. Он прибил нам с соседкой полочку, а мы угостили его чаем. Когда он слегка касался меня, хотелось продлить этот миг. Когда он собирался уходить, мне не хотелось его отпускать. Потом я научилась чувствовать, есть он в помещении или нет. Слышала его, даже если он молчал.
Жизнь моя в этом пансионате была очень насыщенной и интересной. Появилось много друзей. Таких же, как я. Это очень важно. Им не нужно было объяснять свои проблемы. У них были аналогичные, и мы сообща пытались их решать. Читать без помощи глаз — руками. Делать массаж. Готовить, стирать, убирать. Ориентироваться в пространстве и даже танцевать. Звучит музыка, которую ты ощущаешь каждой клеточкой, и твое тело движется в такт этой музыке. Ты ничего не видишь, и кажется, будто паришь в пространстве. А во время медленного танца становишься частью партнера. Медленно движешься под чарующие звуки. Особенно мне нравилось танцевать с Игорем. Его теплые руки казались такими надежными и родными. Из его объятий не хотелось освобождаться. И когда заканчивалась музыка, я ждала, что мелодия зазвучит вновь.
Игорь потерял зрение в подростковом возрасте, но страдал до сих пор, хотя ему уже минуло двадцать.
— Мариша, какие у тебя глаза? — спрашивал он. И я понимала, что значит «мужчина любит глазами». Для него важно было хотя бы представлять мой образ.
Иногда мы играли в игру. Я рассказывала, каким представляю его, а он «рисовал» меня. Многое не совпадало. Он представлял меня голубоглазой блондинкой, а я была смуглой черноглазой брюнеткой. Я думала, что он светленький, а он, оказывается, был темненьким. Но в том, что мы любили друг друга, мы не ошибались.
Помню, я стояла на кухне, жарила яичницу и пела. Масло весело шкварчало на сковородке, из открытого окна доносилось щебетание птиц, и я, пританцовывая, напевала свою мелодию. Вдруг почувствовала, что в кухне есть кто-то еще и этот кто-то наблюдает за мной. Я замерла.
— Доченька моя, — услышала я родной мамин голос и тут же утонула в ее объятиях.
— Мам, ты чего приехала?
— У меня все сердце изболелось, как ты тут без меня. А ты песни поешь…
— Мамочка, у меня все хорошо.
— Мариночка, я была у профессора. Он сказал, что если глаза реагируют на свет, то еще не все потеряно и можно рискнуть сделать операцию.
— Мы уже один раз рискнули, — ответила я резко. Одно только воспоминание об операции приводило меня в ужас.
— Пусть это маленький, но все же шанс, — продолжала настаивать мама.
— Для кого шанс, мам? Знаешь, я и так вполне нормально себя чувствую.
— Ты не хочешь снова увидеть мир?
— Я хочу понять мир, а для этого его не обязательно видеть.
Мама уехала, а я осталась со смутной надеждой. Я уже почти смирилась со своим положением и почти выучилась обходиться без зрения. Мои глаза стали рудиментом, как аппендицит. И оказалось, что без них можно прожить. Только по ночам мне снились цветные сны. А какие это были цвета! Во сне я всегда была зрячая. Первое время, просыпаясь, я горько плакала, потом стала относиться к этому философски. Подолгу вспоминала, что мне снилось, и радовалась, что могу видеть хотя бы во сне. И тут замаячил этот, как выразилась мама, шанс, и это не давало мне ни есть, ни спать, ни жить. Я все время думала (вы не поверите), нужен ли он мне. Вот сейчас, когда я наконец отошла от стресса, смирилась со своим положением, приспособилась и, главное, нашла своих людей, вот сейчас все начинать сначала? Более того, если операция будет проведена неудачно, то я потеряю еще и надежду. Короче, от операции я отказалась. Пройдя курс реабилитации, вернулась домой и стала работать в поликлинике массажисткой. С утра ко мне записывалась очередь бабушек и дедушек, которых я мяла, месила и гладила. И получала за это удовольствие минимальную зарплату.
