Люк поднял взгляд, продолжая жевать.
– Он не знает, какой тяжелый это труд, детей растить. Это же беспрерывная работа, без выходных. У тебя не получится и этим заниматься, и зарабатывать столько, чтобы всех вас прокормить. Даже с нашей помощью. Я имею в виду, постоянно.
– Мэтт будет помогать, на каникулах работать.
– Даже с помощью Мэтта тебе не справиться. Ты не представляешь, что это такое, Люк. Тебе неоткуда знать. В эти дни я старалась тебе помогать с девочками, а хозяйство я веду уже тридцать лет.
– Да, но вы к детям не привыкли, – возразил Люк. – Ну а я привык.
– Ошибаешься, Люк. Одно дело с ними жить, другое – за них отвечать. Заботиться о них. Обеспечивать всем необходимым, много-много лет. Это ежедневная, неустанная работа. Ради бога, да одна только Бо – каторжный труд!
– Да, зато мы с ней прекрасно ладим, – ответил Люк. И вспыхнул. – Я не говорю, что вы с ней не ладите. Я о том, что со мной ей проще. Я точно справлюсь. Будет нелегко, понимаю, но соседи помогут и все такое. Как-нибудь да выкрутимся. Справлюсь, куда я денусь!
Тетя Энни выпрямилась и в упор посмотрела на Люка. В тот миг я уловила в ней сходство с отцом, он делал точно такие же глаза, если видел, что спор зашел слишком далеко и пора закругляться. И заговорила она тоже по-отцовски:
– Люк, тебе неоткуда знать. Первое время все будет хорошо, но чем дальше, тем труднее. Соседи не смогут вечно вам помогать. Мэтт уедет, и останешься ты один с двумя детьми на руках. И поймешь, что жизнь свою променял на…
– Это моя жизнь, – ответил Люк. – Имею право ею распоряжаться, я сам так хочу.
Сказал он это решительно, дерзко, упрямо, но вилку отложил, запустил обе руки в волосы. Он тоже увидел в тете Энни отца.
Тетя Энни сказала:
– Это сейчас ты так хочешь. А через год все может измениться, но свой шанс ты уже упустишь. Ты уж прости, Люк, не могу тебе позволить…
Речь ее оборвал другой звук – тонкий, пронзительный. Всхлип. Я услышала, будто со стороны, свой плач. Оказалось, рот у меня разинут, глаза лезут из орбит и я рыдаю, рыдаю. Все смотрели на меня в упор, а я дрожащими губами с трудом пыталась выговорить:
– Ну пожалуйста… ну… ну… ну пожалуйста…
Часть вторая
8
Когда от сына Мэтта пришло приглашение, ночью мне плохо спалось. Сны были путаные, обрывочные, про дом, про работу, и лишь под утро – очень яркий, что вспоминался потом весь день. Будто Мэтт и я – уже взрослые – лежим на берегу пруда и смотрим, как скользит по воде изящная, стремительная водомерка в поисках добычи. Она замерла прямо у нас под носом, так что видны были ямочки на поверхности воды у нее под лапками. Мэтт сказал: «На воде есть что-то вроде пленки, Кейт. Это называется поверхностное натяжение. Вот почему водомерка не тонет».
Я была потрясена: это же такая элементарщина, а он мне растолковывает! Я исследую вещества, снижающие поверхностное натяжение. Это моя специализация. «Знаю, – отвечала я мягко. – А возникает оно потому, что у воды сильное межмолекулярное сцепление. Молекулы воды полярны, положительно заряженные атомы водорода одной молекулы притягиваются к отрицательно заряженному атому кислорода другой. Это называется водородная связь».
Я взглянула на Мэтта – все ли ему понятно? – но он смотрел в воду. Я ждала-ждала, но он так ничего и не сказал. И тут прозвонил будильник.
Была суббота. После обеда я собиралась с Дэниэлом на выставку, а потом – ужинать с его родителями. Но сначала надо было проверить большую стопку лабораторных работ, и я встала, сбегала в душ, сварила кофе и все это время не могла отделаться от неприятного осадка, что оставил сон. Я позавтракала миской кукурузных хлопьев, стоя у окна кухни и любуясь видом на такое же окно напротив, а кофе взяла с собой в тесную гостиную, она же столовая, где на столе меня ждала стопка тетрадей. Нет на свете тоскливей занятия, чем проверка лабораторных работ. Пишут их сразу после эксперимента, пока у студентов все свежо в памяти, тут-то и видишь, сколько всего они не поняли, – прямо слезы на глаза наворачиваются. Должность старшего преподавателя я получила меньше года назад, но работа со студентами уже вгоняет меня в тоску. Зачем люди поступают в университет, если им неинтересно учиться? Видимо, идут сюда за легкой жизнью, пить-гулять, а знания приложатся.
Я прочла первую работу и не уловила смысла, пришлось перечитать. И лишь с третьего раза я поняла, что, как ни печально, дело тут не в студенте, а во мне. Я отложила работу, пытаясь определить, что за чувство оставил сон, и внезапно поняла: стыд.
Казалось бы, глупость несусветная – стыдиться того, что натворил во сне. На самом деле я ни за что бы не стала поучать Мэтта. В этих вопросах я очень щепетильна, даже работу свою никогда с ним не обсуждаю, потому что пришлось бы упрощать, а это, на мой взгляд, было бы оскорбительно. Может быть, он бы этого и не заметил, но я-то замечаю.
Я вновь занялась лабораторными. В одной-двух работах чувствовалось стремление к точности и хотя бы поверхностное знакомство с научными методами. Пять-шесть были настолько унылы, что так и тянуло внизу приписать: «Бросайте курс». Оставалось проверить еще две работы, и тут позвонили в домофон. Нажав на кнопку, я вернулась к столу.
– Уже заканчиваю, – сказала я Дэниэлу, когда он, отдуваясь, вырос на пороге.
Ему всего тридцать четыре, а одышка как у старичка. Располнеть ему не грозит, он от природы щуплый, но худой – еще не значит здоровый. Я вечно на него ворчу, а он серьезно кивает и поддакивает: да, надо больше двигаться, следить за питанием, высыпаться. Полагаю, эту тактику – скажи «да» и пропусти мимо ушей – он усвоил с детства. Его мать (профессор Крейн с факультета изящных искусств), что называется, особа властная, а отец (профессор Крейн с исторического факультета) даст ей сто очков вперед. Дэниэл ловко управляется с обоими: поддакивает и делает по-своему.
– Есть кофе, – сказала я. – Угощайся.
Дэниэл принес из кухни кружку, пристроился рядом и стал читать работы, заглядывая мне через плечо.
– Такой ужас, что в голове не укладывается, – посетовала я. – Без слез не взглянешь.
Дэниэл кивнул:
– Как всегда. Зачем ты их сама проверяешь? А ассистенты на что?
– А как иначе узнать, все ли поняли студенты?
– А зачем тебе знать, все ли они поняли? Смотри на них как на стадо слонов, бредущее мимо. – Он вяло махнул, будто вслед уходящему стаду.
Это он, конечно, рисуется. О студентах Дэниэл печется точно так же, как я, а то и больше. Он говорит, что я слишком серьезно ко всему отношусь, мол, не стоит их так опекать, пусть сами о себе заботятся. На самом же деле со студентами он нянчится больше меня, только воспринимает это спокойнее.
Я проверяла работы, Дэниэл ходил из угла в угол, потягивал кофе, брал в руки то одно, то другое – повертит и ставит на место. Он «лапальщик», так его называет мать, все-то ему нужно потрогать. Уже много лет она собирает красивые безделушки и вынуждена держать их под замком в стеклянных шкафах, чтобы спасти от «лапанья».
