Мне хочется выдернуть у нее сигарету. Но она отмахивается от моей помощи и делает еще затяжку.
– Брось. Ты же не куришь. Я прав?
Девушка вновь кашляет и опять затягивается.
Что она творит?
Мне бы выбежать в коридор, позвать кого-нибудь на помощь, но вместо этого я смеюсь. Истерически хохочу и не могу остановиться. Девушка смеется вместе со мной.
Она опять кашляет и возвращает мне едва начатую сигарету.
– Первый раз?
Она улыбается и кивает.
Тушу оба окурка и машу на клиентку стопкой фотографий словно веером.
– Зачем?
– Ым, проехали, – говорит она, встает и разминает ноги.
Она странно разговаривает.
Не могу сформулировать – то ли заикается, то ли не выговаривает некоторые звуки. Но это никак ее не портит. Эта странность, этот дефект прибавляет ей пикантности.
– На самом деле, – говорю я, – самое трудное уже позади. Портреты всегда сложно идут.
Девушка оголяет бедра и рассматривает новенькие татуировки.
Мне снова не понять, нравится ей или нет. По ее выражению могу прочитать, что она чем-то удивлена.
– Ым, похоже.
Она соединяет колени, слегка приседает и со всего размаху бьет ладонями по незажившим рисункам.
Влажный шлепок заглушается ее стоном.
Она чокнутая?
Проскальзывает мысль, но я тут же забываю о ней и думаю, как бы меня не стошнило.
Клиентка слизывает сукровицу с ладоней. Ее язык, губы, нос, окрашиваются в грязно-черный с красным.
– Перестань. Что ты…
Я не успеваю договорить, как она запрыгивает на кушетку и возвращается в свое привычное лежачее положение.
Она лежит, смотрит на меня как ни в чем не бывало.
Я молчу.
Я растерян.
Не знаю, как реагировать.
Мне опять хочется курить.
Девушка лежит. Ее бедра кровят. Стоит ли мне вытереть их салфеткой или оставить как есть?
Она точно чокнутая.
Ненормальная.
Сумасшедшая.
– Ым, дай мне листок и ручку. Я, ым, нарисую.
Она просит, и я мгновенно подчиняюсь.
Роюсь в сумке. Где-то должен быть карандаш. Пальцы обшаривают каждый уголок, каждую складку.
– Вот.
Я протягиваю блокнот, а моя вторая рука все еще обыскивает сумку, ищет карандаш.
Девушка кивает на стол.
Там лежат стопка фломастеров и карандаш. Мне хочется выругаться. Перед началом работы я не убрал лишнее, теперь придется выбросить все почти новые принадлежности.
Я подаю девушке карандаш и только сейчас замечаю, что не снял перчатки. Испачканные черным и красным, они все еще на мне.
Смотрю на сумку, которая теперь тоже испорчена, ее тоже придется выбросить вслед за фломастерами.
Лицо.
Наверняка мое лицо измазано. Пока курил, пока чесал лоб. Стягиваю резину с пальцев, смотрю по сторонам. Зеркала нет. Хотя к чему оно мне, и так понятно, что я прав.
Девушка торопливо рисует. Черкает, штрихует, переворачивает листок вверх тормашками. Снова штрихует.
Я испачкался.
Похож на трубочиста.
В голове начинает звенеть виолончель. Да плевать мне на то, как я выгляжу. Вполне мог подцепить что-нибудь.
Холодок пробегает по спине.
Девушка выпрямляется и протягивает мне свой рисунок. Передает мазню и, словно догадавшись, о чем я думаю, добавляет:
– Ым, я не больна.
От ее слов бегут мурашки. Она читает мои мысли?
– Что?
– Ым, рисунок, – она кивает на листок, чтобы я посмотрел. – Решишь, что, ым, сумасшедшая.
В том, что она ненормальная, я определился давно. Независимо от того, что она там изобразила.
Переворачиваю листок.
Рассматриваю.
Зверь, или демон какой-то, стоит, как рок-гитарист одной ногой на колонке и играет на причудливом инструменте.
Ничего особенного.
За свою практику довелось набить нечисти на километры кожи. Черепки, рогатые упыри, зомби с клыками. Даже мумию-насильника с горящими глазами делал.
Все было.
– Нужно уточнить. Мне не ясно из наброска. Не совсем понятно, что нарисовано.
– Я, ым, плохой художник. И к тому же торопилась.
– Ничего-ничего. Мне главное идею понять. Лицо подправим, вернем телу пропорции.
Отодвигаю листок подальше. Продолжаю рассматривать.
– Кто это? Какой-то леший?
Девушка не отвечает.
– А что у него в руках? По-видимому, какой-то музыкальный инструмент.
Опять от клиентки ни звука. Сам я не разберусь в ее каракулях.
– Нет. Не молчи. Нужно все до мелочей обсудить. Мы либо вместе определим, либо за качество…
Не успеваю договорить, как картинка на листе обретает узнаваемые черты. Я могу различить, что девушка изобразила. Неровные линии переплетаются, короткие штрихи словно пазл объединяются в узоры.
Это дьявол.
Не демон, не вампир, ни тем более леший. Я уверен, не знаю почему, но это точно дьявол. Он играет на человеческом теле. Вместо струн у него волосы, вместо виолончели обнаженное тело девушки.
– Я вижу, – говорю и сам удивляюсь своему голосу.
Мои голосовые связки свистят. Взвизгиваю, как маленькая девочка, которая впервые в жизни прокатилась на белоснежном пони.
Клиентка улыбается.
– А это?
Я показываю на виолончель дьявола.
Растрепанная прическа не позволяет рассмотреть лицо, но черты намекают на мою клиентку. Длинные ноги девушки с рисунка подогнуты, но я могу рассмотреть, что на бедре у нее что-то есть… татуировка.
– Это ты?
Девушка не отвечает.
Опять будем играть в молчанку.
Подрисовываю недостающие детали. Исправляю недочеты. Тело виолончели перекручено. На границе с талией подчеркиваю завитки кожи, вывернутой спирали.
Клиентка берет карандаш, дорисовывает полоски вместо ребер, словно на подвесной лестнице. Кажется, я понимаю, обвожу по краям маркером, получается цепь ДНК.
Клиентка подмигивает.
– Он душит ее?
Тыкаю карандашом в эскиз.
– Сдавливает ей горло?
Девушка кивает.
