Полицейский отодвигает с дороги задержанных и проходит к своему столу.
– Этих оформляй.
Каждое движение патрульного говорит о том, что настроение у него сегодня хуже некуда.
– Что, на фиг, значит оформляй? А сам?
Патрульный молчит, роется и что-то достает из ящика стола. Он не отвечает коллеге на протест. Он хмурит брови. Он рассматривает предмет из ящика и убирает его в карман. Патрульный чем-то озадачен и не собирается тратить время на лишние объяснения.
– Что, на фиг, молчишь?
– Хулиганка у них, – говорит он, не поднимая глаз. – Оформляй. – Патрульный стоит, думает о чем-то своем и интенсивно сопит.
Он проходит мимо задержанных к выходу.
– Стоп-стоп. Какая, на фиг, хулиганка? Подожди. Не надо мне. Ты привел, тебе и писать.
Патрульный не дослушивает, он на мгновение замирает в дверях, словно хочет что-то добавить, подносит палец к подбородку, оборачивается, но ничего не говорит. Его высокая фигура выскальзывает из кабинета и исчезает в коридоре.
– Глеб, не, ну ты видел? – Сержант обращается к коллеге, который стоит у окна с чашкой в руке.
Сержант недоволен. Он привык всегда и во всем соблюдать порядок. На нем выглаженная форма, никто и никогда не видел его непричесанным и уж тем более небритым. Все его документы отсортированы, подписаны и аккуратно разложены по стопочкам. На службе он не просто исполнительный, он до безобразия образцовый во всем. Можно сказать, идеальный полицейский, если не брать в расчет его легкую глуповатость и его слово-паразит «на фиг», которое он вставляет после каждого вдоха. Его совсем недавно перевели в новый отдел. Он здесь самый молодой, и коллеги не стесняются перебросить на исполнительного сержанта всю скучную работу.
– Глеб, он совсем, на фиг?
Глеб дует на горячий чай и едва сдерживает улыбку, глядя на обиженное лицо сержанта.
– Не, Глеб, ну скажи. Видал, что он, на фиг, исполняет? Если утро не задалось, зачем всем остальным портить настроение?
– Видал-видал. Не злись.
Глеб отпивает из чашки, морщится и кивком показывает задержанным пройти к столу.
– Не злись, на фиг?
– Угу. Называй это – мужская солидарность. Слыхал о таком? У Владимира проблемы с женой. Нужно выручить.
– Так они же, на фиг, вроде развелись.
Сержант жестом останавливает задержанных, показывает им оставаться у стены.
– Опять, на фиг, та его придурочная? Крутит, мутит…
– Рот закрой, – одергивает коллегу Глеб. – Как бы то ни было, не нужно называть ее так.
Одергивает чересчур грубо и, чтобы как-то смягчить, добавляет:
– Пусть и развелись. Все равно нужно ее уважать.
– Опять сошлись, что ли?
– Нет. Нет, конечно!
Глеб вновь готов нагрубить, но вместо этого наклоном головы еще раз приглашает задержанных к столу.
– Тогда что, на фиг?
– Она хочет отсудить сына. Уже собирает документы.
– Ого, на фиг.
– Да. Там все непросто. И вообще, это не твое… не наше дело.
Хулиганы подходят к столу сержанта. Стоят, переглядываются, ждут дальнейших распоряжений. Глеб одобрительно кивает задержанным и показывает, мол, все правильно делаете, теперь присаживайтесь.
– Мое дело… не мое. И что? Мне, на фиг, не легче. Почему я должен делать чужую работу? Какая тут, на фиг, солидарность?
– Не переживай. Будет у тебя ситуация, он в долгу не останется. Никто из нас не останется.
Сержант недовольно подвигает папку с бумагами, косится то на задержанных, то на коллегу с чашкой.
– А заполнять как? От его имени или от себя?
Сержант бережно развязывает узелок на папке.
– Пиши от Владимира.
Сержант причмокивает, качает головой и начинает заполнять бланк. Убирает ручку, пытается что-то вспомнить и смеется.
– А как, на фиг, его полностью?
– Петров Владимир Олегович. Ну ты даешь.
Сержант пожимает плечами и на всякий случай сокращенно помечает в своем блокноте.
– А время?
– Да ё-моё, поставь часов одиннадцать.
Глеб оставляет чашку на подоконнике, подхватывает свою сумку и выходит из кабинета.
– Ну, что, хулиганы? Сознаемся. Что, на фиг, натворили? – Сержант тяжело выдыхает и принимается опрашивать.
– Ничего, – раздается ему в ответ.
– Ничего, на фиг?
Ничего-ничего, думает Глеб, слегка приподнимает уголок и закрывает за собой дверь. Сегодня молодой выручит нас, завтра мы его.
На выкрашенных в синий стенах развешаны ориентировки. Глеб проходит мимо кабинета следователя, спускается на первый этаж. Он точно знает, где искать своего друга. Наверняка тот засел внизу, в курилке, в самом углу, в густом дыму, в одинокой надежде прокурить свою грусть.
Глеб идет поддержать.
Идет не с пустыми руками. В сумке спрятана бутылка коньяка, подарок от благодарной женщины, которой Глеб только что помог высвободить глупого сына из цепких лап Фемиды. Не самый дорогой коньяк, но в планах все равно было приберечь его на особый случай.
Видимо, этот особый случай настал.
Была еще мысль захватить рюмки, но незаметно забраться в тумбочку, тем более с догадливым коллегой в комнате, задача не из простых. Придется как в старые добрые, из горла.
По запаху не трудно догадаться, где в этом здании принято дымить.
Под лестницей, рядом с пыльной, закрашенной десятью слоями краски, вечно холодной чугунной батареей, спрятался небольшой вход. Человеку среднего роста пройти внутрь, не задев лбом проем, невозможно. А с ростом Владимира приходится щемиться согнувшись в три погибели.
Глеб проверяет на месте ли сигареты и привычно, слегка пригнувшись, чтобы случайно не удариться, проходит внутрь.
В курилке дымно, не продохнуть.
Владимир сидит задумчивый на скамейке возле урны с забытым окурком в пальцах.
– Дай.
Глеб садится рядом и показывает пальцем жест, будто чиркает зажигалкой. У него есть спички, но он специально просит огонька, чтобы как-то расшевелить друга.
Друзья молча выкуривают по сигарете.
Следом по второй.
Глеб, ни слова не говоря и не глядя по сторонам, достает и откупоривает коньяк. Запрокидывает голову, делает долгий звонкий глоток, морщится и так же, не глядя, передает напиток другу. Владимир отпивает горькое содержимое и в полной тишине возвращает бутылку обратно.
Сигарета.
Глоток.
