Джонатан встал.
– Я действительно люблю тебя, – с жаром произнес он. – Я не говорил тебе этого только потому, что боялся, что это усугубит твою печаль, когда меня не станет.
– Интересная теория, – усмехнулась Лизетт. – Ты, Джонатан, очень закрытый человек. Замкнутый. Опасаешься подпускать к себе людей. Ты любишь свою сестру, своего отца, Джей Би, но даже с ними ты не захотел делиться печальной новостью. Ты хочешь справиться со всем в одиночку. Единственный, кто тебя хорошо знал, был твой брат. Однако ты и его изгнал из своей жизни.
– Не забывай, я попросил о помощи тебя.
– Только потому, что видел во мне незаинтересованного постороннего. Ты думал, что я такой и останусь. Беспристрастной. Я понадобилась тебе в качестве буфера между тобой и остальным миром.
– Неправда. – Он провел рукой по голове и случайно задел пальцами шрам. – Ладно, пусть так. Возможно, я действительно так считал. Но на Антигуа я позволил себе увидеть тебя настоящую. Там я не был твоим начальником. Я был твоим возлюбленным. – Он помолчал. – Помнишь тот день на катере?
– Естественно, помню, – ответила Лизетт. – Это был лучший день нашего путешествия – пока не пришла беда. Ведь ты мог умереть у меня на руках. Я в жизни не была так напугана.
– Я тоже все помню, – признался Джонатан, подходя к окну. – Я любовался тобой… такой веселой, красивой, счастливой. И вот тогда я понял, что люблю тебя. Веришь или нет, но я решил бороться. По приезде домой выяснить, а вдруг есть какое‑то еще средство. – Он повернулся лицом к Лизетт. – Я решил бороться только потому, что понял, что люблю тебя. Когда приехал доктор Шапиро со своей новостью, я осознал, что у нас с тобой есть шанс.
– Но потом ты нашел мое заявление.
– Представь, каково мне было: только что признался самому себе в том, что люблю тебя, и вдруг обнаруживаю, что ты из жалости или сострадания пожертвовала ради меня частью своей жизни. Я решил дать тебе свободу. И намеренно оттолкнул тебя.
Выражение лица Лизетт не изменилось. Она словно ушла в себя.
– Ну, скажи хоть что‑то, – попросил Джонатан.
– Оглянись назад. Ты любил свою жизнь до того, как заболел. Тебе доставлял удовольствие твой напряженный график. Тебе нравилось все держать под контролем. Ты редко бывал на свиданиях, потому что у тебя не было времени на отношения. Твое будущее было четко распланировано, и тебе это тоже нравилось.
– Мне это нравилось, потому что рядом была ты.
Лизетт тяжело вздохнула.
– С тех пор многое изменилось.
Джонатан стремительно подошел к ней, заставил встать и крепко сжал ее руки.
– Тогда я тоже изменюсь. Ты говорила, что любишь меня. Это все еще правда?
Последний месяц стал для Лизетт путешествием в пустыне. Она оплакивала разрыв с Джонатаном… и с жадностью хваталась за жалкие обрывки информации о его выздоровлении. Когда его выписали из больницы, стало еще хуже. Ей оставалось лишь представлять, как он укладывается в постель, которая когда‑то была их общей.
И вот он пришел к ней и говорит слова, слишком сладостные, чтобы быть правдивыми.
– Может, я люблю тебя, а может, и нет, – ответила она. – Но если тебя сюда привели угрызения совести, возвращайся обратно. Я заслуживаю счастья. Я заслуживаю мужа, которому жена и семья будут дороже, чем возможность все контролировать.
Джонатан вгляделся в ее лицо.
– Пока я был в больнице, я научился принимать помощь. Я научился быть благодарным врачам и сиделкам, которые делали все, чтобы сохранить мне жизнь. И все это время я ничем не управлял. Я не был хозяином положения. Мне приятно думать, что я научился смирению. – Лизетт молчала, поэтому он продолжил: – Прошу тебя, любимая. Если ты не любишь меня, так и скажи, но тебе придется заставить меня поверить в это. Потому что я помню, как ты выкрикивала мое имя.
Лизетт охватили и радость, и страх.
– У меня задержка три недели, – объявила она. – А ты на это не подписывался.
Джонатан уставился на нее, пытаясь осознать услышанное, потом прижал ладонь к ее еще плоскому животу.
– Подписывался, – сказал он. – Ведь это была моя идея тогда, на катере. Разве ты забыла?
– Ты тогда думал, что умрешь к этому времени. Быть родителем гораздо труднее, чем руководить компанией.
Он прижался лбом к ее лбу.
– Я обожаю тебя, Лиззи Тарлтон. Я не мечтаю ни о чем, кроме как сделать тебе с десяток детишек и жить счастливо.
Лизетт всхлипнула от избытка чувств и положила голову ему на плечо.
– Честно? – Неужели этот страшный кошмар закончился?
Джонатан крепко обнял ее.
– Мы принесли обеты. В горе и в радости. Первое мы уже пережили. Теперь давай вместе планировать будущее, любимая моя. – Он подхватил ее на руки, сел на диван и устроил ее у себя на коленях. – И советую тебе перестать плакать, потому что у меня новая рубашка, я ее только сегодня купил.
Она рассмеялась сквозь слезы.
Он поцеловал ее, и она обвила руками его шею.
– Я люблю тебя, Джонатан, – прошептала она. – Я уже давно люблю тебя. Но…
Он отстранился, и на его лице отразилась тревога.
– Что «но»?
– Думаю, троих детишек будет достаточно.
Он опять радостно улыбнулся.
– Я заставлю тебя передумать.
