– Почему вы… такой злой?
Он небрежно пожал плечами.
– Говорят, что это один из моих талантов.
– Странно… больше похоже, что вы усердно над этим работали. – Недоумение на ее лице казалось искренним. – Почему вы все время меня отталкиваете?
Желая, чтобы эти слова остались несказанными, Флора зажмурилась.
«Почему ты меня все время отталкиваешь!» Так обычно говорят люди, которые состоят в отношениях.
Айво справился с прямым попаданием единственным доступным ему способом – проигнорировал его.
– Рамон.
Рамон вышел из тени и приблизился к нему.
Флора слышала, что говорил ему Айво, но отреагировала только тогда, когда он протянул руку к детскому креслицу.
Или он медлил, потому что был нетороплив по натуре, или считал, что эта просьба не соответствует его положению, в любом случае Флора опередила его. Она подхватила креслице двумя руками и крепко прижала к себе.
– Я справлюсь, – сказала она и с прямой спиной направилась к лестнице – туда, куда понесли их чемоданы и детскую коляску.
Много чего оставалось неопределенным, но одно она знала наверняка: она не собиралась тратить свое сочувствие на Айво Греко или воображать, что в нем было что‑то, чего в нем не было.
Врач, точнее, двое врачей стояли у двери в спальню его деда. В одном из них он узнал личного врача Сальваторе, другой был ему незнаком. Если у него и оставались какие‑то сомнения, то профессиональное выражение их лиц – смесь серьезности и сочувствия, доведенное до совершенства, говорило само за себя.
Айво глубоко вздохнул и провел рукой по волосам, прогоняя воспоминание о боли в глазах Флоры, воспоминание, которое мучило его, пока он шел сюда вместе с Рамоном.
Как там говорят англичане… если шляпа подходит?.
Ну что ж, так и есть, подумал он. Единственной виной Флоры оказалось попадание на линию огня, когда он понял, что это не очередная игра Сальваторе, что он действительно умирает. Но вместо того, чтобы признаться – даже самому себе, – что ему это не безразлично, его рефлекс сработал, чтобы нанести удар другому.
Разумеется, он знал, что люди смертны, но в глубине души ему было трудно поверить, что Сальваторе – тот, кто всегда казался ему несокрушимым, – действительно умирает.
– Он ждет вас.
Айво никогда хорошо не реагировал на авторитеты, а здесь их было двое в белых халатах. Их степени тоже не производили на него впечатления. Медицинские светила со степенями больше чем высота стен замка, не смогли предотвратить ни самоубийство его отца, ни смерть матери.
– Но прежде чем вы войдете, мы бы хотели поговорить с вами. Вообще‑то мы хотели сделать это гораздо раньше, но ваш дед не дал нам своего разрешения.
И это было правильно. За Сальваторе всегда будет оставаться последнее слово, даже если это слово будет предсмертным…
– Что у него… рак?
Врачи переглянулись. Потом тот, которого он не знал, прочистил горло.
– Боюсь, что нет.
«Боюсь»? Что, черт возьми, может быть хуже, чем рак? – удивился Айво.
– Деменция.
Айво посмотрел на него и рассмеялся.
– Ничего не слышал глупее. Его ум острый как бритва. Он может обвести вокруг пальца любого, кто вдвое моложе его.
– У него бывают периоды… когда он не знает, где он находится.
Боль, давящая на виски, уже была в полном разгаре. Айво смерил холодным взглядом стоящего перед ним человека в белом халате, прежде чем посмотреть на знакомое лицо семейного врача.
– Не знаю, где вы откопали этого шутника, но на мнение одного человека я не могу полагаться.
Пожилой доктор с извиняющейся улыбкой посмотрел на своего коллегу:
– Это профессор Раньери…
Айво приподнял бровь; степень почтения только усилила его антагонизм.
– Это должно что‑то значить для меня?
Молодой человек шагнул вперед.
– Я профессор нейродегенеративных болезней, мистер Греко, и мое мнение второе, а не первое. – Он посмотрел на своего коллегу. – Или правильнее было бы сказать, что третье?
Пожилой врач кивнул.
– Это я поставил ему диагноз. Три месяца назад, – тихо добавил он. – Какое‑то время он и сам это подозревал, и, когда он наконец посоветовался со мной, все анализы были уже готовы.
Грудь Айво приподнялась, и он сглотнул; его сознание все еще отказывалось принять то, что произошло. Сначала Бруно, а теперь Сальваторе… двойной удар.
Его семья исчезала.
Бруно он не видел уже много лет, а с Сальваторе старался видеться как можно реже. Ему нравилось быть одному, напомнил он себе.
– Я бы знал. – Он упрямо цеплялся за эту веру, потому что не хотел верить в то, что говорили эти люди.
– Не обязательно, мистер Греко. Люди с деменцией имеют обыкновение скрывать свои симптомы – даже их близкие не всегда это замечают. Некоторые изменения могут быть очень тонкими.
– Нет. – Айво остался тверд. – Мы говорили с ним на прошлой неделе. Он был… он назвал мне Бруно…
Воспоминания приобрели новое значение, когда он прокрутил в голове основные моменты их разговора. Незначительные ошибки свидетельствовали о потере памяти?
Айво тяжело дышал, пытаясь защититься от уродливой правды. Он не мог перестать думать о суровом старике, о человеке с острым как бритва умом, который с каждым днем терял часть себя и знал об этом. Одна мысль о такой судьбе приводила его в ужас.
В каком же отчаянии был тогда Сальваторе!
– Послушайте, мы понимаем ваше состояние… – Пожилой врач шагнул вперед, чтобы ободряюще положить руку на плечо Айво, но был остановлен его мрачным взглядом. – Вам нужно время, чтобы переварить это, а потом у вас могут возникнуть вопросы. Мы воспользуемся вашим гостеприимством и останемся на ночь, так что, как только вы будете готовы…
Его челюсти сжались.
– Как насчет того, чтобы сейчас?
Пожилой врач откашлялся и поправил на носу очки в проволочной оправе.
– Вообще‑то сейчас вас ждут там. – Он кивнул в сторону спальни. – Мы здесь по приглашению его адвоката.
– Рейф здесь?
Так, значит, он узнал об этом последним?
– Я полагаю, что Сальваторе хочет подписать на вас доверенность. Вот почему мы здесь. Чтобы подтвердить, что, принимая это решение, он находился… в здравом уме и без какого‑либо внешнего давления.
– Вряд ли это так срочно.
Сейчас его главной задачей было узнать то, что ожидало Сальваторе в перспективе.
– Могу я быть с вами откровенным? – спросил молодой доктор.
