Вероятнее всего, и единственный испанец, чье имя представлено в списке, родился на океанском побережье, поскольку он – выходец из Галисии. Опять-таки, согласно перечню, один из французов прибыл из Руана, другого называли «Гасконцем»; и высока вероятность того, что и третий из них – северянин. Достаточно прибавить их к выходцам из Севера, и доля последних возрастет до 41 %; если же прибавить двоих – до 39 %; одного – до 37 %. Наконец у нас остается всего два моряка родом из Средиземноморья, и они оба – греки, то есть выходцы с его восточной части. А ренегаты из Италии, Испании, Корсики, Сицилии и Сардинии, которых еще сорок лет назад мы бы увидели повсюду, совершенно исчезают.
Таблица 2
Корсарские реисы в Алжире и их происхождение, 1625-1626
Окончание табл. 2
Конечно, можно убеждать, что перечень Корнелиса Пейнаккера неполон и сам голландец позабыл имена средиземноморских капитанов, поскольку более тесные отношения поддерживал с северянами. Но это противоречит здравому смыслу, ведь имена тридцати мусульман он внес, да еще и дописал имена их отцов и происхождение. И не стоит преувеличивать влияние землячества. Все друг с другом видятся – иначе как объяснить визит измирского грека Али-реиса к Пейнаккеру в 1621 году? Он тогда сошел на берег, едва шторм прибил его корабль к Гааге
[98].
Подсчеты Меруша также подтверждают, что северян-мюхтэди из четвертого поколения со временем стало больше, чем представителей третьего, выходцев из Средиземноморья. Так, с 1580 по 1649 г. семьдесят из ста четырех мюхтэди вышли из Средиземноморья, а тридцать четыре (33 %) прибыли с Севера. Однако во второй половине ХVII века северяне уже составили большинство
[99]. Сохранившийся с 1660 года другой перечень определенно демонстрирует, как их число среди мудехаров неизбежно умножалось. Новообращенными мусульманами были не только реисы тринадцати из восемнадцати кораблей, отправившихся из Алжира на священную войну (шесть греков; два француза; генуэзец, англичанин, швед, валлонец и датчанин), но и капитаны трех кораблей из четырех, оставшихся тогда в порту (англичанин и португалец)
[100]. Если же от неофитов отнять греков – возможно, османских подданных и, в любом случае, выходцев с Восточного Средиземноморья, – станет еще понятнее, что западные моряки в основном прибывали с севера. Достаточно причислить французов к северянам – и доля представителей Средиземноморья снизится до 10 %. Но самое главное – эта доля не превысит 30 %, даже если мы прибавим французов обратно.
Незачем рассказывать, что пираты Атлантики грабили и собственные страны. Упомянем лишь об их нападениях на Исландию (1627) и ирландский Балтимор (1631). Ведь если такие нападения были – значит, в портах Магриба оказалось много пленных протестантов, опять-таки выходцев с севера. Часть из них, став мусульманами, не упустила возможности испытать себя в корсарстве. Сэмюель Пёрчес в 1619 году пишет, что за последние десять лет 857 немцев, 300 англичан, 138 жителей Гамбурга, 60 датчан и истерлингов, 250 славян (поляков, венгров и русов)
[101], 130 голландцев и множество французов отреклись от веры, приняв ислам
[102]. Даже среди пленников, захваченных в Исландии, двое «удостоились света ислама». Один из них, Джон Асбьямарсон, займет важный пост при дворе своего алжирского дяди по матери; тем временем его земляк Джон Джонсон Вестманн, достигнув успеха как корсар, возвратится в Европу и лишится жизни в Копенгагене
[103].
Пожива – вот что притягивало к Алжиру ренегатов почти со всего Средиземноморья. Для безземельных крестьян, лишенных каких-либо перспектив из-за отсталого аграрного производства и феодального строя южноевропейских побережий, корсарство, по выражению Бартоломе Беннассара, было трамплином для социального продвижения (tremplin de la promotion sociale)
[104]. Труженики-реайя
[105] благодаря ему могли перейти в военное сословие, свободное от налога, вызывая извечную неприязнь османских интеллектуалов. Не стоит удивляться, что Гелиболулу Мустафа Али, принадлежащий к последним, тоже возмущался этой особенностью корсарства
[106].
