Можно привести и иные примеры. Де Аранда и его друзья, полагая, что гази держат свое слово, решили предложить им 32 000 патагонов
[1612], лишь бы те не брали их в плен и доставили к христианским берегам; только, к сожалению, их капитан о том не знал и вовлек всех в беду
[1613]. А иногда капитаны оберегали путешественников и платили за них сами. Один из капитанов христианской тартаны уплатил 4600 пиастров за мусульманских пассажиров с их товарами, когда те попали в руки Пьетро Зелалиху
[1614]. Вероятно, это была неплохая инвестиция, если учесть, что они принадлежали ко двору османского султана.
Теперь рассмотрим, от чего корсары презрительно отказывались. Гази часто отпускали пленников, непригодных к работе и продаже или неспособных выдержать обратную дорогу в порт. В 1627 году они разрешили уйти какому-то калеке в Исландии
[1615], а через четыре года в Балтиморе – двум старикам
[1616]. Корсарам категорически запрещалось брать в плен монахов из орденов тринитариев и мерседариев, выкупавших невольников
[1617], а также торговцев и дипломатов, имевших султанские бераты, при каких бы условиях те ни попали в руки захватчиков.
Но если освобождение пленников на суше не составляло проблем, то в море дела обстояли иначе. Что оставалось делать с теми, кого не брали в неволю? Из рапорта, датированного 1637 годом, мы узнаем: корсары Сале просто-напросто бросали их в воду или же оставляли на первом повстречавшемся острове
[1618]. Однако корсары, захватившие судно «Ребекка» (Rebecca), плывшее под английским флагом и нагруженное серебром ценою в четверть миллиона фунтов, были так счастливы, что освободили всех невольников, усадив их в шлюпку
[1619]. К тем, кто пострадал в морском сражении, могли прислать врача, но все тяжелораненые и непригодные для рабства шли на корм рыбам вместе с погибшими
[1620]. Брать на корабль раненых не имело смысла ни с экономической, ни с навигационной, ни с медицинской точек зрения. Да и мальтийцев вряд ли назовешь более милосердными: часто судьбу христианских путников, попавшихся им в руки, решали какой-то беспросветный остров или же крохотная лодка
[1621].
Раздел добычи
Теперь посмотрим, как трофеи распределялись между теми, кто вкладывал деньги, и теми, кто совершал сам разбой.
Вот первое, на что следует обратить внимание: когда кто-либо захватывал корабль (будто обоз в сухопутной войне), солдатам тут же разрешалось забрать себе часть вещей и товаров. Секретари не регистрировали то, что находилось в карманах моряков, каютную утварь, еду и отданные на разграбление товары (karapartal)
[1622], хранившиеся посреди двух палуб. Как говорили в ту пору: «Стоит взглянуть, кто брал, и ясно, что забрали»
[1623]. Расхищать карапарталь на сдавшихся кораблях запрещалось – видимо, чтобы солдаты решительнее воевали (на суше так действовало право на трехдневный грабеж захваченного города)
[1624]. Не раз тот, кто первым увидел корабль-жертву, и тот, кто первым устремлялся на его палубу, получали в награду и деньги, и пленников, – так поощряли солдат
[1625]. Вещи в капитанской каюте не считались карапарталем, и их забирал корсар-реис.
После этого груз, находившийся под палубой, регистрировал секретарь-ходжи, чтобы высчитать все необходимые налоги по возвращении в порт, и вкладчики справедливо получили свою долю. Три группы получали часть захваченной добычи – деньгами, вещами или рабами. Во-первых, доля уходила государству, и сколько бы ее ни называли «пенчиком»
[1626] (от перс. «пятая часть»)
[1627], обычно она составляла 10–14 %
[1628]. Отметим, что бейлербеи, управлявшие портами, деи или беи брали свою долю пленников – восьмую, а порой даже пятую часть, и выбирали первыми
[1629]. Процент налога, принадлежавшего государству, менялся и в зависимости от того, кто его взимал. Как пишет Соса, Улудж Хасан мог мгновенно повысить пенчик (седьмую часть дохода) до пятой части. И еще, словно ему не хватало выкупных рабов, Улудж выдвинул условие: экипажи корсарских судов, бросавших якорь в порту, были обязаны обращаться к нему как к инвестору, когда отправлялись в походы. В годы перебоев с поставками зерна Улудж, скупив на рынке всю пшеницу, продал хлеб по вдвое завышенной цене. Потом он сделал то же самое со сливочным и оливковым маслом, с медом и овощами, и народ так вознегодовал, что отправил к султану делегацию с прошением об отставке жадного венецианца с поста
[1630]. Но пусть Улудж Хасан и был скаредом, он не мог делать так вечно. Опять же, когда пенчик в Сале вырос до 20 %, так случилось лишь из-за того, что порт потерял независимость и перешел в собственность марокканского султана. А когда султан стал судовладельцем, доля выросла до 60 %; кроме того, с 1678 года султан получал всех рабов за ничтожную плату – 50 экю
[1631].
