Корсарские корабли, входящие в порт, вывешивали флаги и вымпелы на мачтах, тем самым стремясь подчеркнуть свои подвиги и вызвать еще большее восхищение у местных
[1381]. Пираты не возвращались с пустыми руками, и несложно представить, как радовались люди их помпезному появлению, когда те устраивали роскошный банкет
[1382]; рынок наполнялся дешевыми товарами и рабами, а проблемы с зерном решались в мгновение ока. Гази победно входили в порт под залпы пушек и военный марш, ведя за собой вражеские корабли и крича, что Всевышний «даровал вдосталь всего»
[1383]. Их также встречали пальбой из орудий
[1384]. Если же фортуна не улыбалась и добычи не было, корсары молча входили в порт с одним-единственным залпом
[1385]. А если экипаж терял в походе реиса, он даже не поднимал флаг
[1386].
Набеги на сушу
Настала очередь разобрать и набеги на прибрежные территории («Газават» именует их «священной войной на суше»)
[1387]. Корсары нападали на поселения, изучив оборону средиземноморских побережий. Их набеги играли особо важную роль для работорговли. Однако продвижение вглубь материка идеально подходило не для парусников, а скорее для чектири. Их низкие палубы и малое водоизмещение позволяли легко подбираться к берегу на веслах. Так пиратам удавалось незаметно высадиться и застичь жертв врасплох.
Впрочем, в XVII веке таких операций становится меньше
[1388]: центральные державы принимают серьезные меры для защиты своих берегов
[1389]. Свое влияние оказывает и развитие парусников. Похоже, в последней четверти века порт Триполи в этом плане ушел на второй план
[1390]. Парусники, заметные издалека из-за высоких палуб и мачт, обладали большим водоизмещением и не могли подходить к берегу, а потому экипажам приходилось (как в 1631 году во время нападения на Балтимор) прятаться за мысом, холмом или островом, а высадки совершать на шлюпках, и благоприятная возможность к этому имелась не всегда.
Между тем правильный выбор цели определял успешность налета. Как можно догадаться, корсары еще до атаки высаживали на берег разведчиков и пристально следили за тем, что происходит, в подзорную трубу – любимый оптический прибор моряков
[1391]. Но опять же, непременным условием рейда было наличие беззащитного, богатого и многолюдного поселения. А перед тем, как напасть, пираты переодевались и проводили вылазку на берег, налаживали связь с местными и вызнавали, где спрятаны корабли, откуда лучше высаживаться, откуда приближаться к поселению, куда попытаются убежать жители и способны ли они оказать сильное сопротивление. Это могли сделать лишь те, кто хорошо владел здешним языком и знал местную культуру.
У корсаров было бесценное преимущество: их часть эмигрировала из Европы. Как мы уже упоминали, мудехары, изгнанные из Испании, не пренебрегали грабежом родных селений, примкнув к корсарам в Магрибе. В разделе 1 мы рассказывали и о том, насколько трудно было отличить этих мудехаров от местных испанцев. Они не просто стремительно нападали на хорошо знакомые берега Арагона и Андалузии, скрыв бригантины среди скал или же закопав их в песок. Разбойники находили бывших мусульман, снова принявших христианство под гнетом испанцев
[1392]. В 1595 году они, пройдя к Теуладе, прикончили Антонио Вальеса и пленили его семью; убийцами оказались два пирата-мудехара, давние враги погибшего
[1393]. Мудехары, жившие в Испании и прежде исповедовавшие ислам, заключали с мусульманами из Северной Африки союз против Габсбургов, насильно их крестивших, и это неудивительно. Они предоставляли корсарам укрытие, служили им проводниками и шпионами, а сами убегали в мир ислама, едва почувствовав гнет. В 1565 году инквизиция, преследуя муртадов, отступивших от ислама, порой даже обвиняла мудехаров в том, что те ловят христиан и продают их в рабство в Северную Африку. Однако возможно, что источником похожих обвинений послужили безосновательные подозрения, проистекающие из опасений, которые высказывал Фуркево, французский посол в Мадриде
[1394].
У мюхтэди положение мало чем отличалось; их невозможно было отличить от местных. Перескажем лишь небольшой эпизод, и он покажет, насколько владение языком и акцент мюхтэди облегчали разбой. Когда в 1595 году бейлербей Алжира Хайдар-паша возвращался в Стамбул, завершив срок своей службы, сопровождавшие его галеры остановились на конопачение возле Кротоне, что на юге Италии, и на холме появился всадник, наблюдавший за берегом. Обманутый христианскими флагами, он поинтересовался у корсаров, насколько безопасен испанский берег. Один из маланатских реисов успокоил его на том же языке, и радостный счастливчик отправился в Кротоне. По пути он повстречал еще одну группу алжирских корсаров, переодетых рыбаками; ничего не подозревая, приблизился и к ним, спросил, все ли спокойно – и угодил в плен. Среди корсаров были те, кто владел испанским, они пригласили всадника с собой в лодку – и только тогда он понял, в какую угодил западню, однако ни его слезы, ни наивные мольбы о пощаде не дали ничего
[1395].
Владея языком чужих стран и зная их культуру, мюхтэди идеально подходили для разведки. В подтверждение уместно упомянуть об Амаро Диаце, который стал мусульманином в Тетуане; благодаря этому испанцу-мюхтэди обретут свободу 2500 его единоверцев, лишенные света ислама и вынужденные скрываться. На своей фыркате он плавал к берегам Гранады и Малаги, где под видом монаха-францисканца либо нищего (собственно, эти две ипостаси неотличимы!) вызнавал обо всем и передавал сведения корсарам
[1396].
