– В котором часу завтра приезжает Питер? – нарушает тишину Анна.
– Сразу после обеда. Хочет успеть до пробок.
– Если он едет по Мерритт, пусть купит мне бубликов по дороге.
Наше каноэ врезается в песок на противоположном берегу. Я выпрыгиваю на мелководье, стараясь не замочить края джинсов.
Анна морщится, когда вылезает.
– Не надо было мне сегодня утром ехать в город на велосипеде. Не дорога, а одна сплошная выбоина. Теперь вагина болит.
– Фу, – смеюсь я.
Мы вытаскиваем каноэ на берег, волочим через высокую траву, шурша металлом по мокрому песку, и прячем среди деревьев.
– Я так давно никого здесь не видела, – вздыхает Анна, когда мы идем по красной глиняной дороге к пляжу. – Будет непривычно.
– Это как ездить на велосипеде, только скучнее, – говорю я. – И не так больно.
Анна смеется.
– Если бы я еще не чувствовала себя такой толстой. – Она забирает волосы в хвост. – Я не в том настроении, чтобы терпеть оценивающие взгляды этих придурков.
Анна уже много лет худая, как модель, но все еще воспринимает себя толстой девочкой. «Толстые ляжки как фантомная конечность, – утверждает Анна. – Ты все еще чувствуешь, как они трутся друг о друга, даже когда их нет уже много лет».
– Анна, ты выглядишь сногсшибательно. А вот я провела зиму вместе с Питером, не выходя из дома и поедая печенье. Придется морить себя голодом до самой свадьбы.
Мы идем по тропе гуськом, Анна – впереди, огибая заросли ядовитого плюща. Пятки ее шлепанцев поднимают маленькие облачка красной пыли.
– Знаешь, что недооценивают? – говорит она. – Брюссельскую капусту.
– И диетические крекеры.
– Папины любимые.
– Давно ты с ним говорила? – спрашиваю я. Сама я не общалась с ним с похорон бабушки.
– Он мне звонит периодически, – отвечает Анна. – И мы ведем вымученный разговор, во время которого все, что мне хочется, это повесить трубку. Просто глупо. Это ты с ним всегда была близка, не я.
– Уже нет.
– Он звонит только потому, что его заставляет Мэри. Ей нравится рассказывать друзьям, какой он преданный муж и отец. Пытается получить членство в каком-то загородном клубе в Саутгемптоне. Из тех, куда не принимают евреев.
– Ненавижу ее.
– В любом случае, я сказала ему, что он должен позвонить тебе. Он же отец, бога ради.
– Это последнее, чего мне хочется. Серьезно! Я рада, что он не звонит. Не нужно ждать, когда он меня разочарует в следующий раз.
Мы стоим на вершине высокой дюны. Внизу, в ста метрах справа от нас, толпа тентов. Кто-то воткнул в песок китайские флажки – пестрые ветроуказатели. Костер уже разожжен, его пламя почти невидимо в вечерних лучах летнего солнца, небо над ним кажется масляным от жара.
– Постскриптум. Я знаю, ты злишься, потому что считаешь меня совершенной тряпкой за то, что я его простила. Но мне просто слишком на него плевать, чтобы переживать из-за него. Если хочешь, я перестану с ним общаться, – говорит Анна.
– Сначала я и правда хотела, но потом подумала, что уж лучше ты получай на Рождество лоферы и торчи на вышитом стуле в гостиной, попивая гоголь-моголь с этой злобной сукой.
– Справедливо.
– С Рождеством! – смеюсь я. – Вот тебе гранки из типографии.
– И пакетик травки от меня! – пищит Анна, подражая Мэри.
Мы сбегаем по крутому склону дюны к морю, крича на ветру в экстазе, быстрее, чем могут нести нас ноги. Внизу наш бег замедляет громкий хруст плоского песка.
Анна падает на колени, победно воздевая руки в небо.
– Вот по чему я скучала.
– А я скучала по этому, – говорю я, падая на спину рядом с ней и делая снежного ангела на песке. Щеки Анны раскраснелись, ее волосы растрепались на ветру. – Ты выглядишь абсолютно потрясающе.
– Не дай мне напиться и трахнуть какого-нибудь горячего красавчика в дюнах, – смеется Анна.
– Думаю, тебе это не угрожает. Здесь будет одно старичье.
– Ну, мало ли.
Приподнявшись на локтях, я смотрю на море – на льющийся на него свет, белые барашки, вздымающиеся волны. Каждый раз, как я смотрю на океан, даже если уже видела его утром, меня охватывает ощущение чуда от его подавляющей мощи, голубизны. Это похоже на влюбленность.
Ветер меняется, принося с собой запах морской воды и горящего плавника. Анна поднимается, отряхивает колени от песка.
– Ну ладно. Пошли, натянем наш тент.
– Я отказываюсь появляться на публике с человеком, который говорит «натянем наш тент», – заявляю я.
– Звучит по-дурацки, согласна, – улыбается Анна, смеясь сама над собой.
Я боготворю свою сестру.
Первый человек, который попадается нам на глаза, когда мы идем по пляжу, это мать Джонаса. Она стоит чуть поодаль, спиной ко мне, но я узнаю ее поседевшие, нарочно не крашеные волосы, поношенные замшевые сандалии в руке и линию, которую она чертит на песке большим пальцем ноги. Должно быть, она чувствует вибрацию от наших шагов по песку, потому что поворачивается, как змея, и улыбается. Она разговаривает с девушкой, которую я никогда не видела, молоденькой – лет двадцати, хорошенькой, миниатюрной, с темными волосами, выбеленными на концах, с идеально ровным загаром, в шортах и укороченной майке. В пупке у нее торчит большой бриллиантовый гвоздик.
– Искусственный бриллиант, – замечает Анна, когда мы приближаемся к ней. – Мы ее знаем?
– Нет.
– Привет, Анна, Элинор, – кивает мама Джонаса, поджимая губы. Я ей всегда не нравилась. – Не знала, что вы здесь.
– Я старалась не ходить на пляж, – отвечаю я. – Летом здесь как на Кони-Айленде.
– А я только вчера приехала, – говорит Анна.
Мать Джонаса по-хозяйски приобнимает девушку, с которой разговаривала.
– Это Джина.
Анна протягивает руку, но Джина шагает вперед и заключает ее в объятия.
– Я так рада наконец-то с вами встретиться, – улыбается она, обнимая меня следующей. Анна за ее спиной бросает на меня взгляд, полный притворного ужаса, что не остается незамеченным для матери Джонаса.
– Я встретила в магазине вашу маму, – говорит она. – Слышала, вы планируете «зимнюю свадьбу», – последние два слова она произносит будто в кавычках, чтобы я обязательно заметила нотки презрения.
– Да, – отвечаю я. – Мы подумываем о ледяных статуях и шоколадном фонтане.
– Самое время.
– В смысле? – спрашиваю я.
– Давай признаем, мы все не становимся моложе.
– У Эллы еще есть несколько недель до того, как она превратится в старую каргу тридцати лет, – лепечет Анна нежнейшим голосом. – Но мы приняли к сведению. Кто-нибудь из ваших мальчиков здесь?
