Он разглядывает меня.
– Нет, – говорит он. – Не думаю, что дело в поносе.
– Фу-у.
– Вот-вот.
– Наверное, я потолстела.
– Ни капельки. Ты очаровательнее, чем когда-либо.
– А ты чудаковатее, чем когда-либо, – смеюсь я. Но я рада, что он так думает.
В нашу лодку забирается девочка постарше и расталкивает нас.
– Меня зовут Карина, – представляется она. – Я ходила сюда в прошлом году.
После чего завладевает грот-шкотом. Отпихивает нас в сторону.
Мы выходим в бурные воды залива. Идущая впереди лодка опрокидывается. Кто-то встает на шверт и выпрямляет ее. Мокрый парус хлопает о мачту. Ребята вылезают из воды, все вымокшие, но счастливые, и выжимают футболки. Тянут гик, хватаются за канат. Инструктор носится вокруг стайки наших лодок в маленькой белой моторке.
– Поворот оверштаг! Руль под ветром! Смотрите, чтобы не ударило гиком! Тяните шкот!
– Это он по-китайски или по-древнегречески? – спрашивает Джонас. – Ни слова не понимаю.
Мы смеемся, но уже через час Джонас управляет лодкой, как настоящий моряк, и, задвинув любящую покомандовать Карину на второй план, кричит мне, чтобы я подтянула канат, завязала узел, накренилась. Наш парус хлопает на ветру, мы поворачиваем зигзагом, не замедляя хода. Ничего вокруг не имеет значения. Я счастлива дышать. Счастлива быть рядом с Джонасом. Там, где Конрад меня не достанет. «Я справлюсь», – думаю я, когда мы плывем все дальше и дальше. Смогу это пережить. Никому не нужно знать. Положу под матрас кухонный нож. Если он тронет меня снова, я его убью. Эта мысль поднимает мой дух. Я закрываю глаза и позволяю соленому ветру трепать мое лицо.
17
Июль
Воскресенье. Сегодня у нас нет занятий. Мы с Джонасом решили устроить пикник на пляже. Мы переправимся на каноэ через пруд и дойдем до океана с того берега, чтобы Джонас мог порыбачить на обратном пути. Когда он приходит, я делаю на кухне сэндвичи с ветчиной и сыром. В корзинке уже лежат банка с маринованными огурчиками и термос с холодным чаем. Я бросаю к ним салфетки, печенье и пакет с вишней. Джонас, облокотившись о рабочую поверхность, смотрит, как я плотно заворачиваю сэндвичи в вощеную бумагу.
Затянутая противомоскитной сеткой дверь открывается и снова захлопывается. Конрад садится за стол на веранде. Я иду в кладовку и сую голову в холодильник, притворяясь, будто что-то ищу.
С того вечера я всегда запираю дверь на ночь, но днем я уже снова чувствую себя в безопасности, когда не остаюсь наедине с Конрадом. Когда не смотрю на него. Я стала зашоренной лошадью. Конрад ведет себя так, будто ничего не произошло, но стал непривычно заботливым: отодвигает мне стул за ужином, наливает воды в стакан.
– Настоящий джентльмен, – улыбается мама.
– Привет, Конрад, – говорит сейчас Джонас.
– Что нового? – хрюкает Конрад.
– Да так, ничего. Элла собирает еду, чтобы устроить пикник на пляже.
– Что она готовит?
– Сэндвичи с ветчиной и сыром.
– Может, я пойду с вами.
– Хорошо, – кивает Джонас.
Банка с дижонской горчицей выскальзывает у меня из руки и разбивается, забрызгивая все вокруг желтым.
Я сажусь на корточки и собираю осколки.
– Все в порядке? Ты не порезалась? – спрашивает Джонас, заходя в кладовку, чтобы мне помочь.
– Все нормально, – бормочу я. – Просто повсюду стекло и горчица.
– Конрад хочет присоединиться.
– В каноэ не поместятся три человека.
– Я могу порыбачить потом. Окуни же никуда не денутся.
– Нужно было сначала спросить меня.
– И что я должен был сказать? «Погоди секунду, сначала я спрошу у Эллы, хочет ли она, чтобы ты шел с нами… Ой, извини, она не хочет?» Было бы, мягко говоря, неловко.
– Мне нужны метла и мокрая газета! – рявкаю я.
– Ты уверена, что все в порядке?
– Да, – бросаю я, отворачиваясь от него. – Хватит спрашивать.
Мы идем гуськом по тропе, которая ведет к пляжу через лес: сначала Конрад, потом Джонас, потом я.
Джонас пытается поддерживать разговор с Конрадом. Я замедляю шаг и позволяю им уйти вперед. Когда они пропадают из виду, я сгибаюсь, судорожно хватая ртом воздух. Я ошиблась. Я не справлюсь. Не могу находиться рядом с ним. Плавать в море, улыбаться в одном купальнике, зная. Зная, что он знает. Паника внутри кажется мне змеей, выползающей у меня изо рта.
Джонас где-то далеко впереди зовет меня.
– Наступила на что-то острое! – кричу я. – Я догоню.
Мне хочется развернуться и побежать домой, запереться в комнате. Вместо этого я закрываю глаза и заставляю себя успокоиться, идти дальше. Я ходила по этой тропе столько раз, что узнаю каждый корень, каждое дерево. Я знаю, что за следующим поворотом увижу оплетающие деревья и кусты дикие лозы, сладкие гроздья винограда сорта конкорд, висящие с благородного лавра, – следы фермы, которая была на этом заросшем лесом холме сотню лет назад. Знаю, что за виноградом тропа станет шире и круче. Я поднимусь на вершину холма и спущусь в ложбину между дюнами, где бежит параллельно морю старая грунтовая дорога. А дальше, поднявшись на вершину следующей дюны, я дойду до деревянной хижины, покосившейся, но все еще целой, построенной во время войны, чтобы следить за приближением немецких подлодок. Мы с Анной играли там в куклы, когда были маленькими. Буду стоять там, глядя на безбрежный океан, мой океан. Я знаю это место. Это мое место, не его.
Пляж широк и красив. Время отлива. Конрад уже по колено в воде. Кожа у него на спине кажется ярко-белой на фоне уродливых красных плавок. На плечах россыпь веснушек. Я с надеждой смотрю, не появится ли на поверхности воды акулий плавник. Потом сбегаю по отвесному склону дюны, держа полотенце так, что оно развевается за моей спиной, как парус.
Сажусь в метре от Джонаса.
– Эй. – Он хлопает по полотенцу рядом с собой, но я делаю вид, что не замечаю.
Конрад ныряет под волну и барахтается. Его толстые ноги торчат из воды, как гигантские пальцы, показывающие знак победы, пока море наконец не позволяет ему принять вертикальное положение.
– Вы что, поссорились?
– Нет, все как всегда: он козел, и я его ненавижу.
– Тогда почему ты так агришься на меня?
– Я не агрюсь. Просто ты испортил хороший день. Ничего страшного.
– Я не портил день, Элла. Посмотри, он прекрасный, идеальный. Даже Конрад рад быть здесь.
– Какое счастье. – Я встаю. – Пойду прогуляюсь по берегу. А вы развлекайтесь. Все равно сэндвичей не хватит на троих.
