Мы запихиваем ее чемодан в багажный отсек, потом встаем вместе рядом с автобусом.
– Не дай ему победить, – бросает напоследок Анна. Потом, ни слова не сказав маме и не оборачиваясь, она залезает в автобус.
13:15
Я стою по колено в море. Каждый раз, как в меня ударяет волна, я напрягаю мышцы, поворачиваюсь боком и впиваюсь пальцами в песок. Не хочу, чтобы меня сбило с ног и накрыло с головой.
Питер и дети еще плавают на своих досках далеко в море. Я обвожу взглядом воду вокруг них, высматривая плавники. Высматривая тени. Давно минуло то время, когда я купалась здесь безбоязненно. Теперь каждый раз, как мы приходим на пляж, я представляю подплывающую акулу. Я первая ее вижу. Представляю, как кричу им, как они с отчаянным визгом наполовину плывут, наполовину бегут ко мне, к безопасному берегу. Представляю, как зову на помощь, а потом, когда никто не приходит, сама бросаюсь в воду навстречу опасности. Вытаскиваю их из пасти акулы, рискуя жизнью ради детей. И каждый раз у меня в голове возникает вопрос: если бы в воде был только Питер, ринулась бы я его спасать?
Питер машет мне.
– Обед! – кричу я, жестом показывая, чтобы он привел детей.
Оглянувшись через плечо, он видит приближение большой волны и гребет к ней со всей силы. Ловит волну и проносится мимо меня на ее гребне. На его лице чистая радость.
Джина разложила еду в тени палатки. Я вижу вмятину, оставшуюся на песке от моего тела, возле одноразовой тарелки с сэндвичами с тунцом.
– Джонас пошел в туалет, – сообщает мне Джина, передавая стаканчики с лимонадом. – Смотри, – говорит она. – Какой он милый.
Она показывает на рисунок Джонаса на песке. Тот, что мне не видно было из палатки. Это сердце. В нем написано: «Я люблю только тебя».
Джина передает детям пакет с мини-морковками.
– Можешь себе представить такого романтичного мужа? – говорит она Мэдди.
– Тебе очень повезло, Джина, – отвечает Мэдди.
– Это правда, – соглашаюсь я.
– А я что, вареная печенка? – спрашивает Питер.
– Ага, – отвечает Мэдди. – Но милая вареная печенка.
– Ненавижу печенку, – морщится Финн. – Никогда не заставляйте меня ее есть. Потому что я ее ненавижу.
Я смотрю, как Джонас возвращается из дюн.
– Эй, чувак! – окликает его Питер. – Ты пропустил отличные волны.
– Я был слишком занят тем, что флиртовал с твоей женой.
Джонас ложится на песок рядом со мной, скрестив руки за головой. Я чувствую тепло его кожи рядом с моей кожей. Небольшое расстояние между нами заполнено не воздухом, а водой. От этой недозволенной близости у меня мурашки бегут по коже.
– Она твоя за правильную цену, – смеется Питер. – Я как раз ищу покупателя, – говорит он, запихивая в рот последний кусок сэндвича.
– Я пришлю своих людей к твоим людям, – отвечает Джонас Питеру, на мгновение прижимаясь рукой к моей. Я позволяю себе вдохнуть его запах, а потом сажусь и отодвигаюсь.
– Ха-ха, – говорю я.
У Питера на щеке осталось пятно от майонеза.
– У тебя что-то на лице. – Я слюнявлю краешек полотенца и вытираю его.
– Фу, – морщится Финн.
– Это всего лишь слюна, дурачок. И Питер! Никогда больше не говори: «Эй, чувак». Никогда.
Джина обкладывает камешками и сухими черными водорослями сердце, которое Джонас нарисовал для меня на песке. Мэдди помогает ей собирать гальку и ракушки. Она подбегает к нам с плоским морским ежом в руке.
– Смотрите! – кричит она с таким восторгом, как будто нашла сокровище Сьерра-Мадре.
– Идеально, – говорит Джина и кладет ежа в центре слова «люблю».
Я не могу смотреть на Джонаса.
– Пора идти, – говорю я Питеру.
– Я хочу остаться подольше, – ноет Финн.
– Не канючь, – шикаю на него я.
– Я тоже, – вставляет Мэдди.
– Я сейчас сгорю.
Питер смотрит на часы.
– Детям весело. Можем остаться еще на полчаса.
Он прав. Дети хорошо проводят время. Они не виноваты, что я переспала с Джонасом.
– Оставьте их с нами, – предлагает Джина. – Мы завезем их домой.
– Отличное решение, – отвечает Питер прежде, чем я успеваю отказаться от предложения. – Сможете окунуться в пруду. Смыть с себя соль.
– Замечательно, – говорит Джина.
Я смотрю на Джонаса, мысленно побуждая его придумать какую-нибудь отговорку. Но он только улыбается, позабавленный происходящим.
Питер начинает собирать наши вещи.
– Часа в три?
– Идет, – кивает Джонас всем, но смотрит исключительно на меня. – Если ты меня дождешься, я переплыву с тобой через пруд, Элла.
– А я сделаю всем «Маргариту», – говорит Питер.
– Посоли мне бокал, – отвечает Джина.
Когда мы оказываемся в машине, Питер кладет руку мне на бедро.
– Наконец-то одни, красотка.
– Не благодаря тебе. Я пыталась от них избавиться. Теперь они заявятся к нам и проторчат до ужина.
– Но теперь у нас есть несколько часов свободного времени. Мы могли бы искупаться в Черном пруду.
Он придвигается ко мне, утыкается носом мне в шею.
– Голышом, – уточняет он, не скрывая намека. – Из-за этого купальника у меня встает.
– У тебя встает от этого старого потрепанного черного купальника?
– Вообще-то от моей старой потрепанной белой жены.
Я смеюсь. С Питером так всегда.
– Давай, будет весело. – Он просовывает руку мне между ног, гладит по бедру под распахнувшимся парео. – Когда ты в последний раз занималась сексом в публичном месте?
Моя нога вздрагивает. При воспоминании о руке Джонаса.
– Знаешь что? Это отличная идея, – говорю я, пытаясь исправить ситуацию. – Мы сто лет этого не делали.
– Прекрасно, – отвечает он, но убирает руку.
10
1979 год. Июнь, Коннектикут
Из большого окна в столовой дедушки с бабушкой, где я накрываю на стол к ужину, открывается вид на покатые холмы до самой соседской фермы. Их коровы жуют траву у заграждения из колючей проволоки. Верхушки деревьев вдали горят медью в закатных лучах летнего солнца. Папа разводится с Джоанной. Он объясняет это тем, что слишком скучал по своим девочкам, а Джоанна отказывалась возвращаться в Америку. Он выбрал нас. Мы проводим июнь вместе.
Сейчас папа с бабушкой Миртл ругаются приглушенными голосами в гостиной, где смотрят шестичасовые вечерние новости. Я на цыпочках обхожу вокруг стола, кладу серебряные ножи справа от тарелок, серебряную вилку на каждую салфетку и прислушиваюсь, стараясь остаться незамеченной.
