Два дня казалось, что становится чуть получше, и опять состояние ухудшилось. Казалось, уже начала ходить по квартире – и опять не могу встать с кровати. Из поликлиники приходит совершенно равнодушный врач, торопится, разговаривает на бегу. На фоне антибиотика поднялась температура.
Меня госпитализировали в Боткинскую больницу (новое отделение). У мамы тоже поднялась температура, на один день, потом упала. Самочувствие у неё нормальное, кашля нет. Скорая за мной приехала – я попросила их прослушать маму. Оказалось, там хрипы, ослабленное дыхание, пневмония. Мы в шоке. Не ожидали. Казалось, она легко переносит, один день температуры, и всё.
…
Привезли меня в больницу, в двухместный бокс, но я там одна. Ставят капельницы с антибиотиками, колют в живот антикоагулянт. Гоша приехал из Москвы, забрал Егора в Ольгино, живут сейчас там. Маму скорая отвезла на КТ: поражение, слава богу, оказалось небольшое, спросили на выбор – или домой, или в пансионат «Заря» в Репино, переоборудованный в ковидный госпиталь для лёгких случаев. Решили, что в пансионат. В пансионате мама в комнате вдвоём с соседкой. Соседка отказывалась маму принять, так как мама ковидная, а соседка якобы нет. Пришли врачи, убеждали её, что раз у неё матовое стекло – это ковид. Не верила. Тогда принесли ей свежий анализ, где он у неё обнаружен. Только тогда заткнулась. Антисемитка, несёт бред, что евреи от Люцифера и пр. Сутки напролёт изрыгает словесный понос. Что мировое правительство каждого россиянина официально объявило сумасшедшим, а молодых будут съедать. И всё это с выкриками типа «ублюдки!».
В день, когда меня госпитализировали, пришло известие, что наш родственник дядя Толя Цупиков, двоюродный брат дедушки и тёти Лиды, на коленях у которого я сидела в детстве, умер от ковида. Ему было восемьдесят четыре, он был сердечник и каждый год ложился в больницу по сердцу, он лёг в больницу, заразился там ковидом и умер. Скорбим.
Каждый день новые и новые случаи заболевания среди знакомых. В поликлинику не дозвониться – очередь из шестидесяти человек. Во многих больницах людей уже кладут в коридоре. Идёт повальный мор.
Я думаю, что будет, если Гоша тоже заразится, с кем оставить Егора. Пока непонятно. Нашла знакомую няню с антителами.
Сегодня во сне оказалась в чудесном городе под названием Москва Мухоморная. Это был очень красивый, незнакомый мне город с рекой, и в нём шёл снег.
Когда меня увезли в больницу, Егор плакал и говорил: «Мама, умоляю тебя, не уезжай, если ты уедешь – ты навсегда меня забудешь!» Я говорила ему: «Я никогда тебя не забуду!» Егор кричал врачам: «Я больше не увижу маму! Мама не вернётся!» Врачи ему говорили: «Что ты! Конечно, вернётся!» Об этом мне вспоминать и думать больнее всего. И о маме, которая ещё недавно была здорова, у которой всё было хорошо с лёгкими, и теперь она в ковидной больнице. И о тех людях, кого я по неведению заразила, – я думаю, что они есть и что один человек, про которого я теперь думаю, что это я его заразила, сейчас тоже в больнице с пневмонией.
За окном солнечный день, солнце прямо печёт, октябрь, золотая осень. Сейчас бы поехать с мамой и Егором в Павловск погулять. Тут есть секретик: из бокса через туалет есть выход на общий балкон, идущий мимо целого ряда боксов. Мне туда ходить не положено, этот балкон для того, чтобы по нему тяжёлых больных заводить в боксы, чтобы они не шли по коридору больницы, не распространяли инфекцию. Но я иногда на минутку выглядываю на этот балкон – глотнуть воздуха, посмотреть на мир. Там солнце, трава, жёлтые листья, старинные красные здания – корпуса находящейся по соседству больницы Мечникова в осенней листве. У мамы в пансионате «Заря» тоже есть балкон, им разрешают на него выходить, это хорошо.
Врач ко мне приходит сама с больным видом, с ежесекундным кашлем, говорит: у вас сатурация лучше, чем у меня. Врач, видимо, сама ковидная, так и работает, лечит других ковидных больных.
На балконе слышно ещё, как поют птицы. И видны издалека какие-то осенние ягоды на кустах.
Мамина соседка вещает о представителях дьявола на земле, о том, что у каждого еврея должно быть несколько сотен слуг и что каждый еврей должен хотя бы раз публично заявить о своём согласии с той линией, которую проводят масоны; она всё время смотрит телевизор, видит там евреев и с ужасом кричит: евреи! смотри, евреи! Также она поведала маме, что их с мамой продадут на органы и что это в Вышке разрабатывается.
Я говорю себе: всё ещё будет. Ты поедешь с мамой и Егором в Павловск. Ты обнимешь всех, кого любишь. Ты допишешь книгу. Ты ещё съездишь на дачу, погуляешь у озера, в лесу. Выйдешь отсюда – и поедешь на дачу. Нельзя унывать и грустить, надо, как в советской песне, быть спокойным и упрямым – чтоб потом от жизни получать радости скупые телеграммы. Понятно, что как раньше уже не будет. Всё будет по-другому. Другое состояние тела. Другое состояние души. Другой мир. Надо будет учиться жить по-новому, жить – как на передовой, сжав зубы. Но радость ещё будет. Любовь, красота, поэзия – ещё будет.
…
У мамы поднялась температура. Ей не делают никаких капельниц, она говорит, что антибиотик дают только шесть дней, а потом перестают. Её соседка всё ещё очень больна, но сегодня ей не принесли никакого лечения. Весь персонал – молодые ребята, мама говорит, что студенты, врач на выходных вообще не приходил. Я очень испугалась за маму, к тому же не вполне понятно, какая у неё сатурация, тот прибор, что у них в больнице, всё время показывает разное и похоже, что врёт.
Ко мне сегодня подселили девушку, которая уже неделю здесь, перевели её ко мне из другой палаты. Она выглядит хорошо, идёт на поправку, говорит – скоро выпишут. У неё было 32 процента поражения, была на кислороде. Говорит: «Выйду отсюда, и всё будет по-прежнему, будем жить, как и раньше».
Гоша с Егором в Ольгино вдвоём, Гоше очень тяжело. Егор вывалил мешок угля посреди гостиной, на глазах у Гоши разрушил только что построенный по его просьбе замок из конструктора, швырнул об пол стеклянную вазу, вывернул содержимое всех тумбочек и разбросал ровным слоем по всему дому, тыкал Гоше в живот черпаком, швырял в него стулом. Ребёнку плохо без меня, он пережил стресс, поэтому он и рушит всё кругом и делает назло.
…
Гоша заболевает. Нет слов. У него недомогание, слабость, 37,2. Я позвонила Инге, моей знакомой няне с антителами, договорились, что в крайнем случае она будет жить с Егором на Ленинском, пока все в больнице.
Вышла вечером на балкон: горят фонари, колышутся листья. Где-то вдали, сбоку, мне толком не видна, – есть какая-то улица или проспект, оттуда слышен шум машин, видна верхушка высотного дома, горят окна. Где-то есть жизнь. Нормальная человеческая жизнь. Как странно.
…
У мамы ночью было 39,2.
Мне с утра опять хуже, чем в последние дни. О себе не думаю вообще – только о маме.
Сейчас надо просто выжить. Я лежу под капельницей и думаю о Боге как чувстве абсолютной безо-пасности. Пытаюсь вызвать у себя это чувство абсолютной безопасности вопреки рушащемуся миру.
