Ведь как-то не так это должно быть! Помню, Денис когда-то, будучи в мрачном расположении духа, сказал не то мне, не то всему миру: «Живите и умирайте!» И был в этом такой гнев, такое разочарование. Казалось бы, а что ещё может быть, так всё и есть, живём и умираем. А, видимо, чает человек чего-то ещё, не только жить и умирать. Это как если бы Христос, когда висел на кресте, посмотрел-посмотрел на людей и сказал: «Эх, ладно, живите и умирайте!» Живите и умирайте – и не нужно вам Царство Небесное, спасение, аленький цветочек. Не нужны полёты к звёздам, братство, победа над смертью. Не нужна жизнь вечная. Не нужно стяжание того, что не от мира сего. Не нужен Бог. Просто живите и умирайте. Больше ничего для вас нет. Страшно жить. Страшно умирать.
Я сказала Гоше: жалко, что не будет чего-то общего, прекрасного, доброго и жизнь на планете закончится так же бессмысленно, как и протекала, – в войнах, крови, унижениях, кипящем хаосе и мелких разборках. А это общее, прекрасное, доброе так и не будет создано. Просто все будут жить и умирать, любить, страдать, бороться за власть и за свои интересы. Гоша спросил: а что должно быть создано? надо башню построить? И я подумала: какой точный образ. Наверное, и не должно быть этого общего, прекрасного, доброго, потому что оно – это, наверное, и есть Вавилонская башня, и замахиваться на такое – гордыня. Удел человека – жить и умирать, ползать, копошиться, бороться за свои мелкие интересы. А построить Вавилонскую башню невозможно. Она всегда разрушена. Это картина Брейгеля, о которой недавно написал замечательное эссе Денис. Башня – общее дело человечества – это руина, строящаяся руина. Башня – вечная стройка воплощённого целого мира – вечно рассыпается. Об этом пишет Денис. Нельзя преодолеть пропасть между землёй и небом. Лестница в небо. Разрушенная лестница в небо. Невозможная, чаемая и строимая нами машина спасения. Башня воплощает не только гордыню и богохульную дерзость, но и чистое движение ввысь, стремление к небу и духу. Денис пишет: «Башня – попытка узнать, дать ответ на заветный вопрос. И это запрещённый, подлежащий каре способ узнать ответ. Наивный-вертикальный. Способ добиться ответа напрямую». Однако нутро Башни живёт тем, чем обыкновенно живёт человек, уклоняясь от любого изначального замысла почти любого мероприятия. «По ту сторону мечты всегда возникает мусор, нечистоты, испражнения, требующие своей ликвидации. Башня стоит над рекой. Эта река неизбежно окажется сточной канавой, в которую польются зловонные потоки из-под самого неба. В ней не могут не возникнуть железные двери, ставни, цепи, камеры, в которых обязательно окажутся узники… Инфернальные пейзажи Босха и Брейгеля показывают нам незавершённые стройки, руины, так похожие на то, во что превращается почти любое дело по ту сторону плохо списанного с реальности воображаемого ада. Некоторые части Башни уже осыпаются, кто-то разгребает завалы. Наверняка на этой стройке погибают люди». Люди вкладывают своё конечное время в столь кажущееся бесспорным мероприятие, как Башня, абсолютный храм и абсолютная лестница, – но что они при этом думают? Как понимают своё дело? Смысл Башни в том, чтобы минуты и камни были спасены. Денис спрашивает: «Возможно ли это абсолютное дело? Можно ли преодолеть разнесённость цели и средств, отменить расстояние и различие?.. Мост между землёй и небом грозит обернуться утратой мира между ними, возникающего из их разнесённости. Башня не должна достроиться, она должна постоянно разрушаться, если миру суждено быть. Миру, в котором всякое дело стремится быть подобным Башне – с её невозможностью, незавершаемостью, своей неполнотой, с зиянием своего смысла, но с дерзанием, стремлением ввысь, грандиозными весом и высотой». У подножия Башни город, он саморазрастается, ускользает от проекта. Башня-руина, бесконечная стройка Башни-руины, которая никогда не будет построена.
Ночи стали тёмные, и до конца лета осталось уже каких-то десять дней. Недавно я ездила в город на один день, вернулась уже после одиннадцати вечера на поздней электричке и увидела чёрное небо, усыпанное звёздами. Со мной почти никто не вышел на нашей платформе, только несколько человек, и они сразу как-то растворились в ночи. Я шла по чёрному пустому посёлку под сенью деревьев, не было никого, я кожей ощущала ночь. Мы с Гошей, Егором и мамой часто гуляем по вечерам, возвращаемся, когда уже темнеет. Вначале идём на свалку у рынка, выносим мусор, а потом уходим бродить либо по «Светлане», либо по линиям за Блюдечком, либо куда-то ещё. Недавно ходили в район Калининской улицы и оттуда дошли до Малого Борковского – непривычным путём, увидели озеро с его дикой, лесной стороны, и там был маленький – не то чтобы пляжик, но подход к озеру и лежала бетонная плита. Озеро было очень красивое и какое-то незнакомое с этого ракурса, вдали был виден пляж, лес рядом с пляжем, костёр. До нас доносился едва уловимый запах шашлыка, и звучала над озером музыка.
В моей юности мы тоже жгли костры по вечерам у этого озера. С Ромкой, Вано, Жекой. Однажды днём мы шумной весёлой компанией сидели на пляже: девочки, парни, мне было тринадцать лет, парням по пятнадцать. Я встречалась вначале с Ромкой, потом с Вано. В тот день на пляже мы играли в карты, смеялись, целовались, и тут к нам подошла какая-то видавшая виды женщина. Она была какая-то «судьбическая». И она сказала нам: «Вот так на этом самом месте начиналась когда-то моя взрослая жизнь». И это прозвучало для меня судьбоносно, я поняла: вот и моя взрослая жизнь начинается сейчас. И в том, как женщина сказала эту фразу, была какая-то ностальгия и какое-то тревожное страшное обещание этой взрослой жизни, того, что мне предстоит. Печальная, страшная, грустная судьбическая женщина из будущего, подошедшая к весёлым подросткам рассказать о том, что их ждёт, увидев их на этом пляже такими юными, счастливыми, вчерашними детьми, ещё только выходящими из детского Рая. Она хотела заглянуть за их плечо, увидеть там детский Рай, свой детский Рай. Она по нему соскучилась, изголодалась во взрослой жизни, а от них пахло детским Раем. Она увидела этих подростков и хотела сказать им: не надо, не уходите из детского Рая, не надо взрос-леть, идите обратно, а то будете как я и с вами случится то, что случилось со мной, но она не могла так сказать, потому что никто не может не уходить, всем приходится уходить, и ей было сладко и грустно, что эти совсем ещё дети, эти юноши и девушки уходят из Рая во взрослую жизнь так же, как когда-то уходила она. На том же самом месте. На том же берегу озера. Слов предупреждения она не сказала, но на лице её было написано что-то такое про взрослую жизнь, какая-то такая правда, что девушки и юноши поняли её на миг и смолкли. Прочли по её лицу своё будущее. Набежала какая-то тревожная тень, заныло сердце. Приподнялась завеса времени, и дети взглянули на себя из будущего чужими, измученными глазами, взглянули в разрыв времени на себя юных глазами тех, кем они станут потом. И наоборот – своими юными, неопытными глазами посмотрели в дыру времени на себя будущих. И тут же отвлеклись, забыли, захохотали, потому что были ещё дети.
Пока идут жаркие летние дни, мы с Егором проводим первую половину дня на пляже, он бегает голый, забегает в озеро набирать воду в ведёрко, играет с другими детьми. Он общительный, дружелюбный, ищет общество других детей. Недавно мы пришли на пляж, и он сказал: «Где же добрые дети, чтобы мне с ними поиграть?» Подбежал к каким-то девочкам, я сказала их мамам: «Он говорит, что ищет добрых детей, чтобы с ними поиграть. Есть у вас добрые дети?» Мамы засмеялись и, с сомнением глядя на дочек, сказали: «Ну насчёт добрых – это когда как», а девочки стали хныкать и не захотели играть с Егором. Но потом, к счастью, нашлись мальчики, вместе с которыми он строил плотину. Днём на жаре я выпускаю его бегать голым, а вечером прохладно, он гуляет в куртке и шапке. Вечером в тихом, замершем посёлке почти нигде не горят фонари, громко стрекочут какие-то ночные насекомые, и так уютно, когда видишь, что в сельском домике где-нибудь рядом с лесом в окнах горит свет или на участке горит костёр, рядом с которым сидят люди. Представляешь себе их медленные беседы, их домашний уют. Время кабачков, тыкв, лисичек. Время звёзд в ночном небе. Время одиноких костров. Время яблок-паданцев и какой-то нежной усталости в свете солнца.
