На следующий день мы ходили в радиалку на озеро Горных духов, мимо Параболы – двух вершин, соединённых перемычкой, которая имеет очень плавные и правильные параболические очертания. Согласно легенде, горные духи заколдовали здесь двух братьев, оставив их охранять сказочные сокровища. Мы попали под дождь, вымокли. На следующий день, 18 августа, пошли по реке Левый Тайгиш к Большому Буйбинскому озеру. Быстрая и бурная таёжная речка бежала, шумела на перекатах, вокруг росли кедры и пихты, попадались на берегу и рябины, жимолость, ольховник. Думали пойти на перевал Восточный, пошли туда, потом из-за отсутствия тропы на карте, плохой погоды и нехватки времени пошли обратно. Думали, что не успеем выйти с гор вовремя, я беспокоилась за бабушку и дедушку. Из-за погоды (дождь и туман) и тропы в буреломе мы шли очень медленно и знали, что потом нам предстоит ещё один перевал. Думали, что можем выйти дня на три позже, чем нас ожидают. 19-го продолжили путь к Большому Буйбинскому по ужасной лесной тропе через бурелом, по колено в грязи, с постоянно насквозь мокрыми ногами. Лил дождь, одежда превратилась в мокрые тряпки. Прояснения не предвиделось, времени катастрофически не хватало, ноги еле шли. Мы замёрзли так, что чуть не околели. Дождь замочил всё содержимое наших рюкзаков, включая спальники и сменную одежду. Мы по колено увязали в болоте перед озером. Около озера встали на стоянку, понимая, что уже никуда не успеваем и проходим меньше, чем мы думали. Нас с Денисом била дрожь, отнимались и побелели пальцы. Мы в муках поставили мокрую палатку, разложили мокрые спальники, включили газ и стали делать еду, которой тоже оставалось мало. Благодаря газу мы согрелись, Анатолий тем временем развёл костёр. Весь вечер мы сушили спальники и одежду. Следующим утром, 20-го, опять пошли в путь. Анатолий сказал, что останется на Безрыбных озёрах рыбачить и не пойдёт с нами дальше через перевал. Людей вокруг в тех местах не было совсем. Мы дошли с Анатолием до Безрыбных, оттуда уже был виден наш перевал (Зелёный), и меня успокоило, что он оказался много ближе, чем я думала. Я боялась, что до него ещё целый день под дождём по бурелому, теряя тропу на курумнике, и что сам перевал может быть почти как Художников. Но дождь перестал, небо стало проясняться, видно было, что перевал близко и, скорее всего, не трудный (1А). Мы простились с Анатолием и пошли вдвоём. Перешли перевал легко, на вершине встретили двух ребят, которые вышли в радиалку с базы на озере Светлом. Спустились до Золотарного озера, потом вместе с ребятами дошли до Светлого. Это огромное озеро, окаймлённое густым кедрово-еловым лесом, лежащее в чаше между покатыми лесистыми горами, над которыми возвышаются два пика – Птица и Звёздный. Там нас накормили на базе и расположили в казённой палатке. Вечером допоздна сидели у костра и слушали песни под гитару, которые пел чудесный мужик – инструктор Аркадий Борисович. На следующий день вышли с базы по тропе до трассы. Мы всё успели вовремя. Погода была хорошая. В то время в Ергаках уже чувствовались признаки надвигающейся таёжной осени. Цвели кровохлёбка и пижма, резала глаза луговая альпийская горечь. Я помню, как шла с палкой по высокой траве и уже не чувствовала спиной рюкзак, всё было подёрнуто первой желтизной, пели птицы, с лиственниц свисал мох-бородач, над рекой стелился туман. Скалы: Сфинкс, Страж, Тугодум, Верблюд – просыпались в рассеянном свете. Я помню, как в день, когда мы спускались с перевала в долину, выпал короткий и пронизанный солнцем дождь, и горы показались мне чудесным горящим садом, пламенеющим предвестием осени, и в этом горящем саду идёт дождь, огонь и дождь встречают друг друга. В этом саду огненными искрами мерцают запонки дождя на лиственницах, молниеносные лучи поджигают бороды свисающего мха, в этом саду стелется речной туман и растёт пьяная черника, и тишина достигает порой невероятного совершенства, и тогда из самого сердца тишины становится слышно далёкое пение. Я шла и играла на окарине, купленной в предыдущем походе в алтайской деревне, и где-то в ветвях звукам окарины отвечали какие-то птицы, быть может пеночки, вьюрки… И я мечтала о том, чтобы остаться там навсегда, стать отшельником, поэтом-шаманом, живущим в горах, играющим по утрам на окарине, разговаривающим с птицами. Мечтала о том, чтобы видеть мир все-гда так, как я видела его в то утро: лёгким, прозрачным словно кристалл, безмятежным, когда между мирами завеса из росы, и только, а Бог невинен, и мы, конечно, свободны.
На участке который день творится что-то странное с воронами. Похоже, воронёнок учится летать, а мать-ворона его контролирует. Воронёнок то сидит рядом с мойкой, то на спиленной яблоне, то бьётся о забор, не в силах перелететь, то пытается забраться на крышу домика, у него не получается, неумело долетает до забора, бьётся о него, перелететь не может, падает на землю. Стоит приблизиться к нему – над головой начинается истошное карканье ворон, кажется, вот-вот мать-ворона глаза выклюет, если подойдёшь к нему ещё на шаг.
Заходили с мамой к тёте Наташе, маминой подруге, она живёт в доме за маленьким озером, а раньше они жили на нашей улице. Дочка тёти Наташи – Анечка – была самой любимой подругой моего детства. Мне было с ней бесконечно интересно играть, мы очень хорошо понимали друг друга. Играли по ролям, разыгрывали святочные былички и сериал «Жара в Акапулько». У нас были разные интересные творческие игры, мы собирались вместе писать книгу про двух девушек: простую и аристократку. Анечка была первой из моих подруг, кому я дала прочитать какое-то моё детское стихотворение, и она была в восторге. Однажды я случайно укусила её во время игры и чувствовала себя очень виноватой, но она меня простила. Анечка казалась мне необыкновенно красивой: у неё были светло-карие, янтарные глаза и вьющиеся русо-золотистые волосы. Мне Анечка говорила, что я похожа на Мануэлу из популярного тогда сериала, только у неё волосы белые, а у меня тёмные, и мы играли, что я – Мануэла. Самым счастливым летом наших игр, наверное, было лето, когда мне было десять, – в этом возрасте игры уже стали сложными и творческими, но мы всё ещё оставались детьми. А потом Анечкин дедушка ушёл от бабушки и женился на другой женщине, и Анечке с бабушкой и мамой пришлось больше не приезжать на дачу. Я ждала, что будут другие такие же чудесные лета этой лучшей в мире дружбы, но Анечка не приезжала. Что-то потом ей про меня рассказывали, через маму, что, видимо, изменило её ко мне отношение. В будущем, когда мы где-то случайно встречались уже подростками или взрослыми, когда её мама купила здесь другую дачу, Анечка не проявляла ко мне никакого интереса, держалась отчуждённо. Я спросила сегодня маму, когда мы вышли от тёти Наташи, почему Анечка никогда не заходит ко мне, не интересуется общением со мной, хотя она регулярно здесь бывает, и другие подруги детства, например Наташа, тоже не хотят общаться, не проявляют никакого интереса. Мама ответила: «После того как ты тогда была с пьяницами, многие от тебя отвернулись». И это правда, наши пути с этими девочками разошлись в отрочестве, которое было у меня очень тяжёлым и совсем не таким, как у них. Эти девочки, они не понимали, почему я так себя веду, зачем мне это надо, наверное, стали презирать меня, относиться с презрительным недоумением. Они не понимали, не умели увидеть огонь, который вёл меня, но упрекать их за это я не могу. Я никогда бы не изменила отношения к любимой подруге детства, если бы она попала в плохую компанию, стала пить, употреблять наркотики. Я бы пыталась понять, почему это так, что ей движет. Детская дружба для меня свята, но я не могу этого требовать от других. Забыть, потерять всякий интерес к подруге детства, когда она пошла по какой-то не такой дорожке, – это так грустно и так понятно. Но это святой опыт – быть друзьями в детской райской вечности. Потом мои друзья стали взрослеть и оказались другими, чем я, они пошли, видимо, какими-то более хожеными тропами, не теми дикими путями, которыми ходила я. Они были просто девочки, обычные подростки, как можно требовать от них какой-то особой мудрости, любви, принятия, прозрения в суть вещей. Но всё равно для меня это так странно – неужели они забыли эту дружбу, неужели эта радость детства, в которой и мне было место, оставила их и они не хранят её в своём сердце, как я храню. Наши игры на светлых аллеях в Раю – может быть, лучшее, что со мной было. А дальше мой путь лежал во тьму, и от меня все отвернулись, но мне была нужна эта тьма, я ни о чём ни на секунду не жалею. Я стала прокажённой в их глазах, но я всё сделала – ту работу в сердце, которую я должна была сделать.
