Демоны для меня не имеют негативных коннотаций христианской культуры. У. Блейк предпочитал общество чертей обществу ангелов. С чертями веселее, они симпатичные и уж точно не страшнее тебя самого.
В Ольгино привезли биотуалет, такую же кабинку, как стоят в городе в разных людных местах. До этого ходили в ведро, расположенное в дощатом домике-туалете на другой стороне участка. Когда ведро наполнялось полностью, его выливали в специальную помойку, и дальше цикл повторялся. Биотуалет сочно-зелёного цвета, от которого даже больно глазам, когда находишься внутри. Зато когда выходишь – всё вокруг становится розово-сиреневым и остаётся таким какое-то небольшое время. Как будто смотришь сквозь очки с цветными стёклами.
Прочитала пост В.Ш., что ад – это не когда всё равномерно плохо или постоянно ухудшается, а когда постоянно появляются небольшие проблески надежды, а потом всё ухудшается ещё больше, но как только ты привыкаешь к тому, что всё плохо, опять солнышко выглядывает на полсекунды, и это длится бесконечно. У В.Ш. это относится к пандемии коронавируса, затяжным войнам, диктатурам и т. д. Но ведь это точное описание моей жизни! Так было многие годы в моих отношениях с близким человеком. Так было, когда болел и умирал дедушка. Что-то подобное происходит со мной и сейчас с этой непонятной болезнью, про которую я никак не могу понять, что это такое. Но, возможно, если бы не было внешнего повода, моя психика всё равно бы уже работала в этом режиме Ада. Нашла бы себе повод, создала бы его. Слишком долго в нём работала и уже не может иначе.
Съездили на залив неподалёку от Ольгино. Шли к заливу через лесок, мимо болота, полного ветреницы. Погода летняя, припекающее солнце, голубизна неба и воды, голубой хрусталь башни Газпрома, инопланетная тарелка Зенит-Арены вдали. Сразу сняли обувь, зарылись ногами в горячий песок. Водорослевый, блаженно-гнилостный запах воды. Множество сухих обломков камышей на берегу – видимо, их принесла вода. Камни, трава на берегу, у кромки воды. Тропа в песке вдоль берега к остаткам Гром-камня. Когда идёшь по ней, видны обнажённые корневые системы деревьев, с чьих корней море смыло землю. Голые, переплетённые, громадные, эти корни на воздухе похожи на каких-то сложноустроенных хтонических монстров, вышедших из леса или из-под земли и расположившихся погреться на берегу. Они обсыпаны раздробленными сухими камышами, и с них свисают, как бороды, серо-белые выцветшие водоросли, когда-то принесённые приливом, но давно превратившиеся в какую-то не то пряжу, не то бумагу, – миллионы высохших простейших, серо-белые нити разложения, памяти моря, останки какой-то древней не-человеческой жизни. Рядом с пляжем в лесу забор из колючей проволоки, там радиоцентр, нельзя подходить близко. Обратно шли через полный ветреницы лес и видели белую лошадь. Мы были в этом месте когда-то, много лет назад, с Димой. Пили вино на берегу, и тоже был чудесный день, похожий на сон. Тогда не было ни башни Газпрома, ни нового стадиона. Море так же пахло водорослями, светило солнце, я рассказывала Диме свои сны, про то, как я тогда открыла во сне пра-дачу – дачу, которая была до нашей дачи, и про свои первые воспоминания, про то, как, на мой взгляд, формируется память. А теперь это всё – тоже память, полузабытые воспоминания, которые вернулись, когда я снова – через много лет – оказалась на том же самом пляже, в новом мире, в другой жизни.
Вдруг пришло ощущение, что я не совсем здесь, что что-то огромное касается краёв моего сознания, и из этого огромного повеяло лёгким ветром, он пробежал по моему сознанию, как рябь, донёс какие-то запахи, смутные ощущения, что-то ускользающее, нефиксированное. Как будто это нефиксированное ходит, как волны, запахи, наплывающие пятна памяти. Я попыталась что-то поймать, схватить в каком-то образе. Получился стог сена. Почему стог сена? Я не знаю. Но как только я его схватила, всё из него выветрилось, все наплывы, вся память. Стог сена как след бесконечности.
14. Прорывы неописуемого
Во сне ехала в метро по нашей красной ветке и вдруг увидела, что поезд прибыл на совершенно незнакомую мне станцию. Колонны из чего-то, напоминающего яшму. Мрамор стен. Я выскочила из вагона, прочитала названия станций этой ветки – ни одного знакомого. Таких станций нет ни в Питере, ни в Москве. Почему-то показалось, что это станции не одного города, а вообще разных мест, между которыми огромные расстояния. Поезд не просто идёт по тоннелю под землёй, а каким-то образом преодолевает эти огромные расстояния очень быстро. Может, эти станции расположены в разных отражениях, а поезд едет между отражениями, каким-то образом соединяет их друг с другом. Вышла на улицу. Зима, вечер, небольшая площадь и два выхода из метро с двух сторон от неё. Рядом с метро какие-то бабки что-то продают. Позади площади – огромное здание с какой-то советской памятью. Может быть, это какая-то советская гостиница. Возвращаюсь в метро, сажусь в поезд. Присматриваюсь к поезду – он не такой, как наши обычные поезда метро. Он красивей, комфортней, пол мерцает, сам вагон более узкий. Поезд трогается, мы несёмся между измерениями.
Съездили с Димой в Сергиевку. Долго ехали в пробке из-за дорожных работ на Петергофском шоссе. Решили вначале подойти к заливу, шли через лес. Щёлкали на разные голоса птицы. Видели мокрый луг – раздолье для птиц. Видели чёрного дрозда на куске спиленного дерева. Всюду цветёт ветреница, рядом белые цветочки кислицы – заячьей капустки. С детства не жевала её кислые листочки, а вкус – как сейчас помню. Вышли к заливу, к камышам. В камышах долго о чём-то спорили утки, выясняли, где чей дом, или обсуждали нюансы запредельного и то, какие люди идиоты. Сладкий запах черёмухи в воздухе. Вышли к пляжу, рядом – заброшенная дача Бенуа, большой деревянный дом, выцветший от времени, весь в резьбе, узорах. У входа спит без задних ног привязанная сторожевая собака. Пошли оттуда по тропе, она повела мимо каких-то хозяйств, обнесённых ржавым забором, теплиц, маленьких домиков из мусора и фанеры. Какая-то жизнь, граничащая с лесом, неуютная, тронутая хтонью. Потом перешли через шоссе, пошли наверх к Собственной даче. Она обнесена глухим забором, подойти нельзя, но верхняя часть видна – вся кружевная, избыточно-барочная, потемневшая от времени. Красота и распад. Говорили о коронавирусе. Дима сказал: непонятно, где правда, а где нет, но, скорее всего, от карантина нет толка. Но на дачу ехать не советовал, раз там Алексей, а у Алексея, вероятно, COVID. Выходя из дома на встречу с Димой, впервые в этом году видела распускающуюся сирень у нас во дворе, подошла понюхать. В лесу обнималась с деревьями, переходила ручей по камням, в кровь ободрала ноги в неудобной обуви.
29 мая. Прибыли наконец на дачу, на 67 км. Здесь одно из самых высоких мест в Ленобласти, Лемболовские высоты, поэтому весной дольше всего держится снег и зацветает всё позже. Листья на деревьях здесь ещё не такие крупные, больше чувствуется весна, процессы разворачивания и роста, чем в городе, где зелень уже буйствует. В городе сирень уже цветёт, а на нашей только появляются листья. Тихо, солнечно. Цветут у нашего домика несколько красных маков, посаженных мамой. Протопили, вывесили отсыревшее за зиму бельё проветриваться на солнышке, собрали качель, вынесли на лужайку стол и стулья. Гоша собрал детский велосипед-коляску. Нашли дачные шахматы, лучшие, чем наши городские: фигуры изящные, точёные, доска большая. Ствол одной из спиленных яблонь просто валяется, брошенный на мамину половину участка. Остов другой спиленной яблони торчит из земли. Мусор повсюду на половине Алексея: разбросанные доски, щепки, битые кирпичи. Сирени у забора тоже больше нет. Весь малинник у забора Алексей тоже вырубил, малины больше не будет. Из яблонь остались, по-моему, только две на Алёшиной половине и одна на маминой. А раньше их было много, и именно две самые лучшие, плодоносящие, он срубил. Уже не будет такого красивого цветения яблонь, пахнущего яблонями воздуха июньского сада, ночных светящихся яблок в августе. Хорошо, что пока Алексей не срубил мою мать-берёзу, но это тоже вопрос времени. И всё равно – место силы, место блаженства. Сам воздух – особенный. Даже если всё здесь разрушить до основания, все деревья вырубить, всё засыпать мусором – сила здесь останется, останется память воздуха, разлитое в нём, из всех углов сочащееся запредельное, выцветающее временем на разбросанных досках, уводящее заросшей тропой к каким-то забытым границам, прорастающее странной, тронутой хтонью не-человеческой жизнью.
